Фильм

Трон в крови

Генералы Васидзу (Тосиро Мифуне) и Мики (Минору Тиаки), после удачно подавленного восстания, едут по Паучьему лесу в Паучий же соответственно замок к своему вассалу для того, чтобы получить заслуженную награду, о которой они, впрочем, не догадываются. Заблудившись, они натыкаются на странную старуху, которая пророчит им обоим повышение, а генералу Васидзу и вовсе трон всего государства, правда однажды тот передаст бразды правления сыну Мики. Не особо в это поверившие воины в этот же день убеждаются, что как минимум первая половина предсказания сбывается без нареканий. И, если Мики смиренно и честно продолжает править вверенным под его руководством фортом, то Васидзу испытывает муки сомнений, которые особо подстегивает его жена, утверждающая, что он должен убить своего господина и дать пророчеству свершиться. Васидзу идет ради этого на преступление, становится главным человеком в государстве и готовится передать полномочия сыну Мики, чтобы пророчество свершилось до конца. Однако у его жены на это собственные, коварные планы. Экранизация шекспировского «Макбета», перенесенная на японскую землю времен эпохи Сэнгоку.

«Трон в крови» иллюстрирует радикальную смену подхода к экранизациям в творчестве Акиры Куросавы. Если раньше он не всегда удачно старался просто перевести слова и события на японский лад, то в этот раз он полностью трансформировал историю, чтобы уложить ее в прошлое Японии, дабы выглядела она наиболее органично с учетом разности культурологических точек зрения по сравнению с шекспировскими темами, символами и визуальными образами. Разница между постановкой и оригиналом простирается гораздо дальше, чем разница в языке. Куросава демонстрирует мастерство по скрещиванию чужеродной литературы и традиционной культуры, истории. И демонстрирует на этот раз более чем удачно.

Впрочем, как раз тематика предательства, поднятая в «Макбете» Шекспиром как нельзя лучше соответствовала духу эпохи Сэнгоку, когда каждый был готов предать каждого ради крохотной политической выгоды, а убийства собственных вассалов и бунты происходили сплошь и рядом. От шекспировских диалогов осталась только небольшая речь Мифуне. Причем Куросава превратил шекспировских героев в настоящие дистилляты эмоций – ненависти, жадности, зависти, практически полностью убрав все мешающее подобному образу детали. То есть полностью отстранил эти эмоции от психологии человека, будто изучая их идеальную форму и поведение в той или иной ситуации, среде.

Другой задачей трансформации являлся перевод шекспировских тем в рамки буддистского мировоззрения. Для того, чтобы произвести подобную процедуру наиболее безболезненно как для источника, так и для зрителя, Куросава использовал традиции и приемы театра Но и заставлял своих актеров тщательно изучать соответствующие маски, чтобы как можно точнее в своей актерской игре повторять образы и эмоции, жесты и движения характерные для выразительности театра Но. При этом для формирования коллапса внутреннего мира Васидзу, Куросава прибегает к традициям и формам, принятым в конфуцианстве, наполняя внешний мир хаосом, туманом, дождем и ветром, бунтующими лошадьми и прочими проявления треснувшего мира.

Сам изобразительный почерк и визуальная эстетика картинки также наследует древним традициям Японии. Так, огромные ландшафты, наполненные пустынным небом и туманом, сквозь который мчится крохотная фигурка всадника или в углу торчит небольшой холм – все это создано в соответствии с изобразительными традициями, навеянные внутренними самоограничениями Дзен Буддизма. Таким образом где-то в этом фильме образ и значение, слово и картинка, при помощи различных культурологических приемов, характерных для национального японского колорита, окончательно становятся единым целым.

Кроме того «Трон в крови» ознаменовал новый этап и во многом предвосхитил тон более позднего периода творчества Куросавы. Отсутствие особых споров о морали, общий холодный настрой фильма, эмоциональная отстраненность – все это не было так уж характерно для фильмов первой половины 50-х. По большому счету, «Трон в крови» стал первым большим отходом от традиций «героического кино» Куросавы, хотя, конечно, это еще не «кино отчаяния». Слишком внушительные и управляемые образы несут все еще слишком акцентированное моральное значение.