Фильм

На исходе дня

Роман Исигуро сложен для экранизации: герой-рассказчик по примеру своего коллеги Беттереджа из «Лунного камня» никак не может подступиться к началу истории, чем виртуозно пользуется автор, строя сюжет на флэшбеках. Фильм не подкачал, сценарий хорош, Хопкинс и декорации прекрасны.

Продолжение творческого союза Айвори-Мерчанта, прославившихся своими чудесными экранизациями Эдварда Форстера, а в этот раз взявшимися за творчество Кадзуо Изигуро с его нашумевшим шедевром «Остаток дней», действие которого происходит после Второй мировой войны в усадьбе Дарлингтон Холл, хозяин которой лорд Дарлингтон (Джеймс Фокс) несколько лет назад умер и теперь к ним едет новый владелец – американский конгрессмен в отставке мистер Льюис (Кристофер Рив). В центре же событий находится батлер Дарлинг Холла мистер Стивенс (Энтони Хопкинс), который очень хорошо знает своего нового владельца. Дело в том, что его прежний хозяин играл видную роль в довоенной внешней политике Британии и на территории Дарлинг Холла происходили встречи, в которых принимал участие и мистер Льюис. Однако сам стареющий батлер предпочел бы об этом не вспоминать – лорд Дарлингтон допустил ряд досадных промашек, которые оставили у народа о нем плохую память, с которой мистер Стивенс вынужден сталкиваться, пока едет сквозь чудесные пейзажи к своей давней и тайной любви – экономке мисс Киттон, с которой он имел честь работать в годы войны. Полный самых разнообразных тем, мыслей и проблематик фильм, замечательно передающий дух и букву первоисточника.

Если «Говардс Энд» был лучшим фильмом Айвори и Мерчанта по книге Форстера, то «Остаток дней» можно смело назвать лучшим фильмом этого кинопроизводческого цеха вообще. В принципе, залог успеха их подхода не является каким-то важным секретом – все их фильмы построены по принципу телевизионных адаптаций классической литературы, с их пасторальной идиллией, открыточными пейзажами и эдвардианскими костюмами, только сделаны они для кино, с использованием массы британских звезд высочайшего полета и с гораздо большим бюджетом, что позволяет не только выдавать более качественный продукт, но и делать его более разнообразным и достоверным.

А тут еще в основе и столь прекрасная книга, которая умудряется по полной программе осветить ряд важных и животрепещущих тем. В основе всего лежит история о британском лорде, волею судеб симпатизировавшем фашистскому режиму, что на самом деле было не такой уж редкостью в довоенной Англии 30-х. Причем симпатии лорда Дарлингтона к гитлеровскому режиму простирались настолько, что он не только предлагал помочь режиму на международном собрании представителей разных стран, проводимом в Дарлингтон Холле, но и всячески противился присутствию евреев в числе обслуживающего персонажа своего замка. В конце своей жизни он, впрочем, понял, насколько ошибался, но расплачивался уже его батлер Стивенс, который является важной фигурой в иллюстрации другой проблемы – классовой разницы британского жизнеуложения, о которой Изигуро, а за ним и Айвори, высказывается очень точно и полно, несмотря на то, что на эту тему не говорил в стране разве что ленивый. И по всему этому пунктиром проходит тема подавленных эмоций и даже любви, что тоже очень и очень по-британски, но без пафоса, дешевого драматизма и неуместной развязки.

Вообще, фигура Стивенса не только необычайно важна, ну и нужна для всего такого значимого в 20-м веке подразделения британской культуры, как кинематограф, ведь Стивенс, как никто другой, смог воплотить в себе все основные темы творчества британских режиссеров (и тех американцев, которые не смогли противостоять очарованию аскетизма эмоций своих дальних заокеанских родственников). Причем, благодаря актерскому мастерству Энтони Хопкинсу, фигура батлера создана необычайно ярко, глубоко и объемно. Что интересно, на следующий год появится еще один фильм, не очень похожий ни по содержанию, ни по тематике, но характерный тем, что в нем будет столь сильная, сколь и культурологически важная персона в исполнении талантливейшего актера. Речь идет о «Версии Браунинга» Майка Фиггиса с Альбертом Финни.

Конечно, вместе с достоинствами, фильм перенял из книги и ее недостатки, которые ограничены, правда, тем, что целевая аудитория «Остатка дня» ограничена теми, кто не только всем сердцем любит и интересуется, но и понимает тонкости британской культуры, британской истории, британской эмоциональности. Медлительный по своему повествовательному темпу, закрытый в плане актерской игры, имеющий гораздо больше происходящего за пределами экрана, фильм может отпугнуть страждущего до более доступных страстей зрителя. Но тем, кто интересуется более тонким продуктом, этот бриллиант явно должен приглянуться.

Джеймс Айвори настолько благородный джентельмен, что ему даже Ник Нолти снится в дворцовых интерьерах. Он похож на персонажа собственного фильма - растворяется в стенах, держит свои чувства в узде, толком ничего не договаривает и такую прекрасную тему всеми силами старается обесчеловечить. Здорово.

Старая Англия и старый дворецкий в роли Энтони Хопкинкса-шедеврален.Изумительно-выдержанная и аристократичная манера игры Хопкинкса !Нет он не дворецкий,это-лорд.
Прекрасные интерьеры,изысканный английский стиль ,достоинство и воспитание-в этом весь фильм.
Такие слуги не обворуют и не убьют своего хозяина,они -украшение дома-честь и сдерданность,поклонение и отказ от себя.
Жаль поломанную судьбу дворецкого,которую он аскетически задушил своими руками.
Глаза Хопкинкса -это целый мир!!!

Ключевые слова: аристократия, старая Британия, Вторая Мировая, слуга, дворецкий, тайная любовь, непоказанные чувства, самурай, долг как сосуд, который наполняется, dignity&dignity, смерть старого отца, жизнь прошла, голубь, расставания навсегда, неоновые лампы, уезжающий автобус, последнее рукопожатие, "возвращение в Брайдсхед". Это грустная история молчаливого дворецкого (Энтони Хопкинс), верного господину и дому, которому он отдал 40 лет жизни. Немногословного, лишенного сантиментов. В его работе важны быстрота, острый глаз, опыт, техника исполнения, безупречность. Любовь и смерть, вечные спутники человека, он умеет выносить за скобки, чтобы, в крайнем случае, обдумать их на исходе дня, когда большая часть работы выполнена. Выносит за скобку он и политику. 1930-е. Его хозяин, лорд, принимает у себя гостей из Германии: нацисты, считает лорд, должны быть британцам друзьями. Он сводит вместе французских, американских, английских дипломатов и немецкую аристократию "поговорить". Политики уходящего века, они любители в мире современного прагматизма, не понимают элементарных вещей. Но не дело героя Хопкинса обсуждать вопросы европейского мироустройства: как раз в это время он вынужден нанять новую экономку, миловидную женщину лет 30 (Эмма Томпсон), которая привносит в его жизнь, незаметно для слуги, новые эмоции, раскрашивает ее новыми не сильно, впрочем, яркими красками.

Айвори, экранизируя роман Кадзуо Исигуро, хронологически картину начинает с конца, когда дом после Второй мировой приобретается американцем, и прежнего хозяина считают предателем. Вспоминая ушедшую, по неизвестным пока нам причинам, экономку, герой Хопкинса едет к ней, обдумывая в пути прошлое и начиная немного сомневаться в собственным принципах вечного стоицизма, холодного исполнительства и бесстрастности. Роман принадлежит перу японца, пусть и прожившего большую часть в Англии, поэтому в истории слышны отклики самурайский понятий о долге и чести. И о любви. Любовь для человеческого механизма, каким представляется дворецкий, нечто, что можно хранить в себе, пусть даже собственному счастью в ущерб. Несмотря на это, "На исходе дня" один из лучших фильмов о любви, где сама любовь даже не упоминается. Показывая жизнь двух слуг на периферии Большой Политики, творимой аристократами (1-я реальность), Айвори рисует "жизнь по расписанию" слуг огромного дома со всеми ее "розеточками", декоративными староанглийскими привычками, лепниной, инкрустацией (2-я реальность). Жизнь чувств здесь, реальность 3-я, тихим родником бьется подо льдом двух миров.

Я уже цитировал выше слова Хагакурэ и Мисимы о правильной любви. Это любовь тихая, не говорящая, не показываемая. Не цель и не средство достижения мирских благ вроде семьи, детей и положения. Вот и для дворецкого она по умолчанию периферийна. Как периферийны для него вопросы антисемитизма и вообще причин, по которым его хозяин принимает немецких генералов с английским премьер-министром. Вопрос, которым задаешься поневоле (как задается им и герой Хопкинса): стоила ли его жизнь, жизнь человека-механизма, тех усилий профессионала, которые он затрачивал, работая не для себя, хозяина ради, не имеет ответа. Что есть правильная жизнь? Кто прожил ее лучше, чем он? Герои Сопротивления? Английские солдаты? Русские партизаны? Экономка? Как писал Фаулз, долг это сосуд, который можно наполнить чем угодно. Виноват ли дворецкий в том, что понимал долг по-самурайски? Нет. Жизнь – анфилада комнат, и по большому счету разницы, кто чем заполняет залы за собой, нет никакой. Что за жизнь без любви? Смешной вопрос, если учесть, что от того, показывается любовь тобой или спрятана внутри, не зависит ее величина. Любит ли кто-то еще в этом фильме, простите, "лучше", чем Хопкинс? А в принципе, вообще? Что такое любовь, инструмент для создания семьи, личного счастья? Нереализованные чувства, непоказанные, тщательно скрытые, интимные, на мой взгляд, гораздо более священны, чем тот поток пошлости, в который чаще всего вырождается чувство, в минуту своего рождения кажущееся божественным. Любит ли герой Хопкинса? Да, любит, и то, что любовь его носит странный характер, от которого страдает и он сам, и любимая им женщина, не делает эту любовь нелюбовью. Как известно, женщины, не дождавшиеся первого шага от мужчины, всю жизнь винят тех за несделанный шаг. В большинстве случаев выходя замуж за нелюбимых (которые становятся потом, порой, любимыми), справедливо считая себя свободными от всяческих обязательств, в том числе, самых категоричных - обязательств, накладываемых собственными чувствами. Винить их в этом последнее дело, конечно. Но чертовски неприятно, когда в собственном несчастье начинают винить других. Каждый человек - минивселенная собственных кодексов. И менять эти кодексы сложно. С рождения мы выбираем набор категорических императивов. И не вина дворецкого, что в его системе не было места признанию в любви, показу чувств, первому шагу, словам "я люблю тебя". Это, возможно, сделало его несчастным. Это, вероятнее всего, сделало несчастным ее.

Но какого черта, а? В конечном счете, есть что-то на Небесах, универсальный набор категорических императивов, в соответствии с которым к дворецкому ни у одного Бога не будет никаких претензий. В высшем смысле его любовь весит больше, чем чья-либо еще, чем та любовь, которую принято выказывать поцелуями, умением трахаться (простите), умением добиваться руки и сердца Прекрасной Дамы. Его любовь это любовь человека, убившего Либерти Вэланса, беспощадная к самому себе, верная, абсолютная и не приносящая счастья, но это, блин, Любовь. Путь дворецкого настолько красив в своем минимализме, что это не просто Путь Самурая, это, вообще говоря, путь святого. Любовь должна быть деятельной? Предположим существование трех святых. Один совершает благие поступки, помогая другим. Второй пишет трактаты, неся Слово Божье или просто зажигая добротой сердца. Третий молится в келье, в тишине, и жизнь его – последовательность привычных в продолжение десятилетий действий. Кто, фигурально выражаясь, ближе к Богу, к Небесам или к какой-нибудь Истине вообще, что бы она из себя не представляла? Для меня ответ очевиден, но общество легитимизирует, скорее всего, первый вариант. Если принять за положение, что жизнь – механизм, четко отмеряемый секундами, цепь последовательных поступков, от начала и до гробовой доски, определяемый некими шахматными правилами или правилами для игры в го, то идеальнее прочих к ней применимы категории "ритма" и красоты рисунка. Жизнь дворецкого – прекрасный рисунок. Им написана красивая музыка, где, да, не было места громкой любви и семейному счастью. Но, я так думаю, он просто не сфальшивил негде. Не взял неправильный аккорд. И, верный рисунку своего «я», не стал разрушать архитектуру. Такие люди тихо живут и еще тише умирают. Общество, как и система уравнений, ему свойственное, вполне может вытолкнуть это неизвестное вообще вон или включить в себя как недоразумение. И это было бы печально, если не знать, какую некрасивую систему уравнений зачастую пишет само общество.