Фильм

И стал свет

Помню, когда в, увы, ушедшем в Лету наидостойнейшем из всех известных мне в мире кинотеатров «Музей кино» (Москва) шел фильм Отара Иоселиани «Фавориты Луны», кто-то в зале насмешливо сказал: «Итак, просмотрев картину, мы убедились, что главное – это дать фильму красивое название».
«И стал свет» – того же ряда. Название прямо зовет. Ожидаешь чего-то… чуть ли не трансцендентально-откровениево-библейского («И сказал Бог: да будет свет. И стал свет» (Быт. 1:3)).
То, что мы видим, кардинально отличается от ожидаемого. Оно вообще отличается от всего, о чем привычно думать. И понять показываемое из современных людей смогут… разве что представители далеких от мира горных сел и крайне-северо-степных чумов, представители малых национальностей. И то – ну, как, понять…
«В жаркой-жаркой Африке, в центральной ее части» (с) живет племя. Самое настоящее, традиционное, со своими обычаями и странностями. А извне вовсю наступает цивилизация. Везде ездят на машинах, летают на вертолетах, продают журналы, валят вековые деревья…
В племени же все так, как было веками. Старик в грязной речушке голыми руками охотится на крокодила. Мальчишки стрелами ловят рыбу.
Аборигенка нагружает корзину весом этак в две себя, ставит ее на голову и идет совершенно спокойно, не помогая себе руками.
(Помню, в Китае мы, туристки, пробовали на пляже с такой корзинкой фотографироваться – поднять ее не удалось никому, а наши женщины ужасно пожалели продавщицу: «Бедненькая, как же ты ходишь с такой тяжестью на голове весь день?!»)
Женщины скандалят. Потом все уходят, а одна остается. Чтоб отомстить обидчицам, она, раздувая щеки, сильно дует им вслед – и на тех налетает ветер, срывая одежду и вырывая из рук корзинки.
Человеческую голову, лежащую отдельно от всего остального, чем-то обмазывают, натирают, потом подносят ее к телу, насаживают на него, опять чем-то обмазывают. (Невольно думаешь: бальзамируют они его, что ли, для семейного африканского склепа?) Голова внезапно прокашливается и человек начинает жить заново.
Подобных магических моментов в жизни аборигенов, судя по фильму, множество. Иногда даже кажется, что режиссер слегка перебарщивает. Или необычное утрачивает вкус при многократном его повторении из уст в уста? То бишь когда видишь сам – это кажется тебе фантастичным, а когда об этом рассказывают на каждом углу, включая СМИ, то воспринимается уже как дешевая утка… Не даром же говорят: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.
Жители деревни делают колодец. Выкопали яму. Сухо. Одно ведро вылили. Сухо. Другое вылили. Ну, нет воды. Что делать? К идолу обращаться, ясное дело. Попросили божка, умыли его скульптурку водой – и из колодца мощным потоком потекла вода. Более того: даже дождь пошел.
Женщина собирается рожать. Ее под руки выводят за пределы деревни. Остальные женщины бегут вслед за ней. Мужчин не пускают. Спустя какое-то время одной из пожилых женщин племени говорят:
«– Эману, ты должна уйти. Новый ребенок будет носить твое имя».
Старуха, не споря, садится на коня, накрывается темным покрывалом и уезжает. Все смотрят ей вслед. После этого слышатся странные звуки, дробь барабана… Конь возвращается один. «Деревня больше не увидит старую Эману».
А вы думали, как происходит регуляция численности населения в племени с довольно здоровыми людьми? Вот так вот. Услали старуху, поплакали, вечером произнесли тост над рогом с молоком («Пусть маленькая Эману будет такой же храброй, как все Эману, которые жили до нее») – всё, живут дальше.
Показано это не с северным горным трагизмом, как аналогичный обряд в «Легенде о Нараяме», а с каким-то инстинктивным пониманием необходимости и в то же время некоей простотой восприятия мира, невозможностью проникнуть в суть существования по ту сторону («умерла, так умерла» (с)).
Но и самые распространенные человеческие радости, те, которые есть во все времена у всех народов, в этом племени тоже встречаются. Например, ухаживания:
«– Не хотите ли бананов?
– Надоели мне бананы.
– Подождите, я сейчас что-нибудь другое принесу».
Кавалер в набедренной повязочке идет к местной мадам в такой же повязочке (кроме этих повязочек, собственно, аборигены больше ничего не носят) обменять бананы на кокосы. Завязывает с ней разговор. Вдруг между ними в дерево втыкается нож. Подбегает дама, которой надоели бананы, и начинает драться с соперницей. Незадачливому кавалеру влетает от обеих.
Ах, все-таки есть некие константы в человеке, где бы он ни жил: в Париже ли под Эйфелевой, в африканской ли глубинке под баобабом, в социалистическом ли колхозе у трактора, на лунной ли станции у реактора… ))
Словом, фильм не только познавателен и «думателен», но и остроумен. Это настоящий грузинский юмор с примесью французинки и африканинки.
Оконора разводится с мужем:
«– Он только ест и спит. Я его больше не уважаю».
И впрямь. Муж классически лежит под деревом, рядом падает вызревший плод, мужчина дотягивается до него, разрезает ножом и ест. Потом лежит дальше.
Оконора яростно выбрасывает из хижины свои пожитки. В это время на другом конце деревни мужчина начинает бить в сухое дерево – подобие барабана, выстукивая на нем сигнал:
«– Я построил хижину для Оконоры, Оконора может прийти ко мне жить».
Оконора отвечает ему тоже дробью. В «разговор» ввязываются пожилой мужчина (отец? свекор? «аксакал»?), а затем – незадачливый, «оставленный, но не вполне отпущенный» (с) муж, который прекращает перепалку, выбив едкий сухой ответ по барабану и оттолкнув жену. Та, плюнув в сторону мужа, возвращается к повседневным обязанностям. Муж привычно ложится под дерево с вызревающими плодами.
Однако неугомонная жена обращается к совету племени. Лентяя пропесочивают публично.
Вот все-таки не зря сравнивают социализм с первобытнообщинностью: общая собственность, народные собрания, пропесочивания семейных дел на сходках-советах… Осталось только провести общее собрание собственников дома: http://buduprav.ru/theme/329 ))
«– Оконора, позволь мне быть отцом твоего ребенка» – чем не коммунизм с его общностью жен (иначе как можно объяснить эту просьбу?).
А вечером они всем племенем усаживаются, как в кинотеатре, смотреть, как заходит солнце. Это зрелище и так впечатляющее на всех концах света, но чем ближе к экватору – тем более явно виден ход светила.
Иоселиани ведет рассказ неспешно, но иронично, словно утомленную под жарким солнцем притчу. Живописует одну картину за другой.
Актеры играют честно. На вид это типичные «дремучие» аборигены глубокой Африки. Но даже под пристальным взором кинокамер и съемочной группы роли свои они проживают достоверно и без наигранности. Может, это некий ген игро-мистериальности?
Однако же нет Оконоре счастья и в новой семье. Однажды на рассвете она, захватив нескольких детей и немудреный скарб… уезжает на машине с водителем, который, приезжая ранее в лес валить деревья, строил ей глазки.
Скорбный второй муж перестукивается в деревья-барабаны (читай: звонит по мобильному) с первым мужем Оконоры. А тот ему ехидно отвечает (на мобильном барабане):
«– Оконора меня уже покинула – теперь ваш черед».
В деревне объявляют следствие. Находят следы шин. Шум, гам! Как такое могло произойти, чтоб вросшийся порами в свою Вселенную покинул ее? Уж эти Алисы с кроличьими норами…
Однако и племя вынуждено уходить со своего места. Слишком наступает большой мир на него: валят многовековые деревья, ездят вокруг на машинах, строят школы, принимают детей в скауты, читают (заметьте) христианские проповеди…
Племя уходит с насиженного места. Женщина, раньше вызывавшая воду, держит в руках идола и бросает проклятия – и спустя какое-то время деревня загорается.
Но жить дальше как-то надо. И вот племя постепенно обживается в большом мире. Они находят работу, одеваются в современные одежды и продают на базаре идолов, тоже одетых цивильно – в жилетки….