Фильм

Одесса

Холера по имени Валера

В расплавленную жарой Одессу 1970 года к многочисленным родственникам жены, которые ютятся под одной крышей, на каникулы прибывает вальяжный журналист из Москвы Борис (Евгений Цыганов) вместе со своим сыном Валериком. Мама Алла пока задерживается, а вскоре выяснится, что из‑за эпидемии холеры весь город будет закрыт на месячный карантин без права выезда и въезда. Герой Цыганова проведет интересное лето с детскими плесканиями у моря, шумными спорами за еврейские корни, юношеской влюбленностью, автоматным обстрелом лодки и холерной палочкой.

На самом деле фильм гораздо более полифоничный в плане персонажей, и Цыганов тут вовсе не главный герой, как может показаться. Могучими столбами торчат излюбленные артисты Тодоровского Леонид Ярмольник и Ирина Розанова, зарумяненные под натуральных одесских зятя и тещу (всех особенно впечатляет пузико Ярмольника, которое, конечно, претендует на новый шаг в карьере артиста после «Трудно быть богом»).

Есть свои подробности и у сюжетной линии взрослых дочерей, которых исполнили Евгения Брик и Ксения Раппопорт. Но проблема в том, что все они существуют в настолько разных актерских техниках, что иногда даже с трудом монтируются друг с другом. Это бросается в глаза не столько из‑за какофонии акцентов (что вполне объясняется расколом поколений), а именно сценической органикой: кто‑то дает «большой русский театр», кто‑то комедию, кто‑то естественен, кто‑то сам себе Цыганов. Это сильно влияет на восприятие и так неидеального по структуре фильма, тем более когда это лоскутное одеяло по-актерски перетягивается в разные стороны.

Хотя, по идее, фильм не должен был страдать от отсутствия цельного взгляда на происходящее, ведь «Одесса» — личное кино, давняя мечта Валерия Тодоровского, сплошное воспоминание об одесском детстве. Неслучайно мальчика Валерика зовут именем режиссера. По фильму даже разбросаны сцены-вспышки от первого лица, где мы видим мир ребячьими глазами: это те секунды, которые Валерик запомнит на всю жизнь. Поэтому в фильме, безусловно, есть крен в сторону пионерского настроения — музыка Анны Друбич взлетает выше ели, оператор Роман Васьянов чуть ли не выжимает сок из изображения. Даже взрослые персонажи как будто оказались в плену детского восприятия: до слез обижаются друг на друга, категорически уходят из дома и тут же мирятся, героини Брик и Раппопорт ведут себя так, как будто им по 15 лет, да и Цыганов постепенно превращается в мальчишку, что заканчивается соответствующей любовной линией. Все это есть в фильме.

Не хватает главного — того, что обычно помогает сшивать куски времени, как это было в фильмах Алексея Германа, которые тоже порой состояли из детских ощущений, разных цветов, запахов и героев. Единой интонации. Звенящего интонирования, которое, как метроном, собирало бы и артистов, и картинку, и музыку в общий гул, равный самому себе.

В итоге «Одесса» ощущается как две серии одного телесериала. Первая — про подробности отношений внутри семьи, вторая уже достается герою Цыганова. Если уж и сравнить с сериалом, то давайте сразу с «Чернобылем», хотя это не совсем честно, потому что «Одесса» вовсе не про город-катастрофу. Но все равно Тодоровский тоже использует тему карантинной зоны в Украинской ССР как удобную метафору целой страны, которая боится взглянуть правде в глаза. Как и радиация, холера в фильме останется невидимой угрозой, не появляясь напрямую в кадре — лишь только отзвуками, как голос Аллочки в телефонной трубке. Холера и Аллочка — два сюжетных макгаффина, которые мы слышим, но не видим. Зато они катализируют главный конфликт. В запертой душной обстановке главные герои, возможно, впервые в жизни начинают проговаривать свои многолетние травмы и страхи. Всем больно, но это освобождает. Набор болевых точек репрезентативный: КГБ, предательство родины, еврейский вопрос, свобода творчества, строгое воспитание.

Герою Цыганова посвящена вторая часть фильма, и он выступает пациентом икс холерного наваждения — не случайно его приезд совпадает с распространением вируса. Борис — человек из Москвы, а значит, у него нет устойчивого иммунитета против одесского воздуха. Нечто живое впервые проникает в его сердце в виде влюбленного взгляда соседской девочки, но он вынужден отгораживаться, как и весь город, закрываться все глубже и глубже уходить во внутреннюю эмиграцию: в чужой город, в соседний дом, на карантинный корабль. Другие персонажи на фоне болезни начинают проявлять схожие симптомы и выбиваться из оков (втихаря пить вино в подвале, признаваться в измене, купаться ночью на пляже). А Борис не может, потому что табу.

Поскольку ударный момент ложится на героя Цыганова, то именно его сюжетная линия вдруг принимает облик авторского сопереживания. Другое дело, что рифма жажды свободы с тягой к 15-летней девочке со стороны Тодоровского выглядит почти что подрывной деятельностью в современном мире раздухарившейся киноэтики. Фильм показывает вечно запрещающий и замалчивающий русский мир, где неслучайно присутствует персонаж, лишенный дара речи, в лице инвалида Жорика (Сергей Сосновский), но вместе с Борисом начинающий орать о задавленных мужских чувствах. На корабле Борис буквально кричит в лицо капитанше явно прозападного толка, перед которой он вынужден постоянно оправдываться, о своей юной спутнице: «Да что вы вообще понимаете?!» Пока нынешние зрители поеживаются от одной только мысли, что в фильме могут присутствовать романтические нотки «Лолиты» и сцены, где взрослая женщина обнажается перед мальчиком, Тодоровский постулирует, что в этом опыте нет ничего пугающего, а вот замалчивание правды жизни травмирует куда больше. Довольно неоднозначно, но вот было такое аномальное лето, только все сдуло ветром вместе с холерой, ничего не осталось — в конце мы видим опустевший дом. Вот уж точно не тот фильм назвали «Паразитами».