Выставка

Звучащее вещество

«Вещество» — это точно сказано. Заголовок «Звучащее вещество» вообще-то заимствован у доклада Михаила Друскина, тогда (в 1923 году) еще студента Института истории искусств, начинающего музыковеда и ученика Асафьева («Необходимо учесть все возможные проявления звучащего вещества, подчинить все, что звучит… от пения соловья, лягушек и прочего зверья и людей до скрипа, хрипа, шороха, взрыва, гудения и прочих шумов города»). Но что касается того, как сделана выставка в Мраморном, как собрана, «вещество» — это очень точно. Можно попробовать сказать, что все на выставке в Мраморном является звучащими произведениями искусства, — но тут уже могут возникнуть возражения, так что не будем; вещество и вещество. Разумеется, зазвучать может любое произведение искусства, как любая вещь, — если ее как следует, например, стукнуть, или еще что-нибудь; понятно также, что далеко не каждая вещь на это рассчитана. Эти — рассчитаны. А если и не рассчитаны (вроде объектов митька Кузярушки, изображающих мифические музыкальные инструменты, или известного «Натюрморта с красной скрипкой» Ивана Пуни 1919 года, или скульптуры Армана, по случаю выставки прибывшей из московского ГМИИ), то все равно — неподатливую для изобразительного искусства звуковую стихию экспонаты как-то подразумевают. Выставка еще в значительной степени и аттракцион, здесь то и дело надо что-то делать — идти туда, стоять так, нажимать здесь. Приставить ко лбу какие-то детекторы мозговой активности и слушать ритмизованные шорох и зудение внутри своей черепной коробки (один из серии интерактивных объектов «Модель биометрических отражений» Дмитрия и Елены Каварга). Можно еще сказать, что выставка исследует проблему, намеченную авангардом сто с лишним лет ­назад и до сих пор как жуткий авангард воспринимаемую широкой публикой, — проблему преодоления границ традиционных искусств, музыки и изо, синтеза и т. д.; но это оказывается проблемой не для одной только широкой публики. Обычное в музеях требование не шуметь — «люди смотрят» — практически ­отменено до марта. Можете представить, как это — день в зале с «пластинофоном» или «овалоидом» Вячеслава Колейчука, рядом с колейчуковскими «самонапряженными колоколами», по которым иной посетитель помоложе вдруг начинает лупить от души — потому что такое у Колейчука искусство, и недовольный профиль музейной смотрительницы рисуется, будто эмблема.