Выставка

Михаил Шварцман. Мастер. Школа. Ученики

Уже в семидесятые тип творчества под названием «духовка» у некоторых представителей отечественного андеграунда вызывал определенный скепсис. Концептуалисты Абалакова и Жигалов делали у себя на кухне перформанс «Кухня русского искусства» и вешали на мусорку табличку «Нетленка», а на плиту — табличку «Духовка».

Но Шварцман — эталонный представитель бородатых советских авангардистов-столпников — стоял на своем. Он был пророк, затворник, иконописец, учитель, а все остальные, сколько им влезет — не проблема, пожалуйста, — могли наследовать писсуару Дюшана. Шварцман не наследовал писсуару, Шварцман наследовал иконической традиции русского авангарда, наиболее патетической его парадигме Малевич — Татлин, «Черному квадрату» и контррельефам, которым место было предусмотрено в красном углу. Особый термин «иература», которым он называл свои геральдически-осевые, но никогда не совершенно симметричные сакральные структуры, явился к нему в видении. Что и понятно, поскольку только концептуалисты и соц-артисты выдумывали свои рассудочные остроты из головы, а настоящим иератам понятия транслировались прямо из области надмирных явлений. И поэтому неудивительно, что самому Шварцману, в свою очередь, еще при жизни благоговейно наследовали уже его собственные наследники — «Иератическая школа», в которую входили Дмитрий Горохов, Дмитрий Комиссаров, Никита Медведев, Геннадий Спирин, Владимир Теплухин, Михаил Федоров и Анатолий Чащинский, чьи работы покажут на этой выставке.

В какой-то момент шварцмановский тип самоуглубленного духовного эскапизма, который в советское время служил для многих нравственным образцом, серьезно вышел из моды, а иконическая линия авангарда, оказавшаяся подверженной выпадению в салонность, была побеждена писсуарной линией, имевшей к салонности объяснимый иммунитет. Обнаружилось, что высокая иератичность фактически нерепродуцируема и держится только на художественной сверхчест­ности учителя, чья душевно и ремесленно проработанная метафизика немедлен­но вырождается в китч и в МОСХ, как только кто-то из последователей дает даже еле заметную слабину. Так что история учеников — это в своем роде история слабостей и отступлений: глядь, и в абстрактное построение вкрадывается уже предательская фигурация, а среди суровых углов мелькает какое-то дамское лицо.