Выставка

Сантьяго Калатрава. В поисках движения

Редкость среди архитекторов, авторов унифицированных коробок: Калатрава немедленно узнаваем. Нечто рисуется на фоне ландшафта скорее даже как ленд-арт, а не архитектура. Какая-то сама по себе конструкция. Для красоты. Прозрачные фермы и ванты. Исполинские ребра сводов. И как торчащая рыбья кость, игла на фоне холмов — белая же вантовая мачта. Прозрачные, воздушные конструкции, как обсосанные рыбьи хребты — нет, не хребты, ну что за вульгарность, это ж арфы и лиры, вместе взятые; ванты, стало быть, это как струны, на которых играют местные ветра… И это Калатрава. По узнаваемости мог бы точно чемпионат мира среди архитекторов выиграть. Но не выиграл до сих пор. Прочие из узнаваемых — уж сплошь лауреаты Прицкеровской премии, архитектурной Нобелевки. А Калатрава нет. Сверхуспешнейший архитектор, узнаваемый, куча всяческих иных премий — но не Прицкеровской. Можно понять и приц­керовское жюри. Инженерно-сопроматовски-скульптурные забавы Калатравы, что в тысячеменьшем масштабе называются у него скульптурой, — ну как за это выдать кучу денег, будто за достижение в архитектуре? О Калатраве много написано как о футуристе — однако какой из Калатравы футурист? Такую архитектуру Прицкеровская премия примечала в 1988 году, когда лауреатом становился Оскар Нимейер. И то — понятно, что «по заслугам», honoris causa. Потому что второй модернизм, олицетворяемый, в частности, Нимейером, давно отыграл. А Калатрава ясно наследует этой последней модернистской утопии — послевоенной, 50–60-х. Когда ленд-арт был еще новостью и авангардом. А железнодорожные мосты, которые Калатрава потом строил во множестве, варьируя один и тот же рыбий скелет или застрявшую в небосводе белую мачту, — железнодорожные мосты в ту индустриальную эпоху казались клепаной функциональной скукой. ­Понадобился Калатрава — вообще-то, художник, который стал архитектором, который далее защитил диссертацию как инженер, — понадобился такой не то скульптор, не то архитектор, не то инженер Сантьяго Калатрава, чтобы эту деятельность оживить. Придать ей внеархитектурную, стилевую тотальность. Когда архитектурные модели выглядят как скульптура, скульптура является архитектурным прообразом, а живописью служат кинетические объекты — и вся эта громадная персоналка, занявшая Николаевский зал, будто нечаянно продолжает пунктир камерных выставок европейских кинетистов последних лет. У Калатравы вообще, заметим, по большей части если не вокзалы, то мосты — транспортные узлы, пространства движения и изменения.