Выставка

Михаил Нестеров

У большого советского искусствоведа Федорова-Давыдова есть большая статья о Нестерове, называется «Природа и человек в творчестве Нестерова». Замечательно в ней, кроме прочего, еще и то, что, останься от статьи один заголовок, все равно — краеугольный принцип композиции «по Нестерову» будет вполне охарактеризован. Природа и человек; вернее, даже так: природа — и человек; потому что хоть и сказано о «слитности человека с природой, единстве переживаний человека и состояния природы» в лучших произведениях Нестерова, однако надо заметить, что и лучшие устроены по одной и той же схеме «передний план — пейзажный фон», зрачок и внимание не могут настроиться, словно жужжит туда-сюда какой-то зум, как зуд, — то на первый план, то на задник, то на первый план, то на задник… Худосочная, тихая природа Русского Севера — с вкраплениями «нестеровской березки»; такие же худосочные и молчаливые «монахи», «отцы-пустынники и жены непорочны» из мизансцены на первом плане — в какой-то момент, видно, просто надоедает, и ты останавливаешься. Либо на том, либо на другом. Потому что если в Нестерове кто-нибудь что-нибудь все-таки находит, в итоге он оказывается по ту либо по эту сторону понимания Нестерова-живописца и смысла его живописи вообще. Бенуа вот ценил у Нестерова «тонкое понимание русского пейзажа», в остальном определяя Михаила Васильевича как «последователя Васнецова, превратившего эффектный и энергичный шаблон своего учителя в нечто расслабленное, жидкое, истерическое», и анемичное, расслабленное умиротворение просил, чтобы с религиозным переживанием не путали. А, скажем, для Ильи Глазунова дело видится, может быть, совсем наоборот; так ведь и это тоже Нестеров. Фирменный глазуновский жанр «глаза в пейзаже» — это оттуда, из Нестерова и Васнецова; показательно, насколько беспомощен по живописи глазуновский пейзажный задник, потому как есть выродившийся в ходе эво­люции орган. И у Федорова-Давыдова, кстати, «Природа и человек в творчестве Нестерова» тоже ведь практически об одной природе, а не о человеке. За «чело­века» Нестерова было всегда затруднительно хвалить, поскольку в классовом разрезе персонажи дореволюционного Нестерова, как один, представляли сто­процентную контру. Потому, кстати, и советская власть — она тоже хвалила Нестерова за пейзаж; не сразу Нестеров стал «классиком советского портрета» — собственно, за год до смерти. А перед тем у него это для советских вроде алиби было: мол, нестеровский пейзажный задник по настроению не хуже, чем Левитан, только народу побольше. И очень зря, товарищ, потому как народец этот, выходит, лишний…