Выставка

Соломон Россин

Последняя выставка Соломона Россина на родине была в 1998 году. Как будто совсем в другую эпоху. А предпоследняя — еще до отъезда во Францию, в 1988-м. Уж точно совсем другая эпоха. Однако когда удалось бы сличить сейчас Россина 1988, 1998 года и Россина нынешнего — много ли разницы мы бы заметили? Что в конце 90-х, в конце 80-х или 70-х (сейчас можно судить разом по двум выставкам, одновременно в Мраморном дворце и Namegallery), Соломон Россин не менялся. Да и что вообще ждать от человека, выбравшего себе псевдонимом (вообще-то, он Альберт Соломонович Розин) имя автора книги, где утверждается, будто «что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего ­нового под солнцем»?

Розин — то есть Россин — изобрел самостоятельный вариант экспрессиони­з­ма, опередивший европейских «новых диких», как раз в середине 60-х, когда ­решил искать собственную правду по окончании двух столичных училищ, «Мухи» и Строгановки поочередно. И уехал в архангельскую глухомань — работать учителем рисования. И что-то там — да, нашел. После чего и не менял никогда особо свою поэтику. Как и круг общения, как и натуру — тоже никогда не менял. «Вечный жид, освещенный русской печалью», как охарактеризовал однажды себя Россин: всякий раз, когда он путешествовал по стране и вез из путешествия ворох эскизов, натурные зарисовки составлялись в картины, где вульгарный быт переходил в фантасмагорию, классические мотивы цвели в вульгарно-бытовом антураже, современность замирала вдруг в классической позе, и наоборот — вечный сюжет вдруг прорисовывался в контурах современности. Россин картинщик, мыслит картиной: высокая культура, что бы там он из себя ни изображал после двух-то столичных образований, — вот что прежде всего отличает его от протопанков-стиляг «арефьевского круга» 50-х и просто панков «Новых художников» 80-х. Между которыми так удобно генеалогически расположить отщепенца и анахорета Россина. Панки Россина знали и действительно программно уважали. Однако сам Розин ни с кем компании не водил. Не участвовал в «объединениях» — не потому что, скажем, нижний уровень панков его не устраивал, а потому верхний мало чей его удовлетворял. В Мраморном дворце «картинщик» становится понятен к концу, когда в последнем зале показываются прямо-таки махины полуподпольного Россина. Который мыслить большой картиной не прекращал и в своем полуподполье. А вот в Namegallery, где портреты — экспрессивные, деформированные, но классический все же формат, и они прямо с по­рога, в первом зале, — то Россина и через витрину видно.