Выставка

Марго Овчаренко

Молодой фотограф — в возрасте «подающего надежды», но, по всему, уже вышедшая из этого возраста. И в определенном смысле вошедшая в категорию безнадежных — во всяком случае, так показалось многим ее преподавателям в московской Школе имени Родченко, где весной Марго защищала диплом, и это была та самая серия «Hermitage», что сейчас представляет Фотодепартамент. Марго вроде собирается продолжить учиться — не здесь, только не здесь, — хотя многие из бывших ее преподавателей считают, ее уже не переучить. «С самого первого дня, когда я пришла в Школу Родченко, меня подозревали в том, что я фэшн-фотограф, или иногда еще говорили, что мои фотографии — бесконечная постельная сцена», — жалуется она в блоге; действительно градус интима порой кажется зашкаливающе непристойным. Особенно когда, условно говоря, постельно-резким сценам она подбирает пастельно-умиротворящий колорит — вот это несоответствие дезориентирует, раздражает. Мягкий, ласкающий цвет и свет, тактильно очень располагающая к себе фотография, где, однако, сюжет, поданный в такой благоприятной чувственности, может выражать что-то совсем противоположное, жесткое и почти жестокое: у нее фотографии главным образом и строятся на таких антитезах. Где откровенность (обнаженка) и закрытость (ясно переданное ощущение позирования) разом, и грациозность пополам с неловкостью и угловатостью. Грусть и скука, утренняя… нет, не депрессия, но и энергии нет никакой — «завис у друга»; разобранность порой буквальная (в кадре мелькают руки, ноги и прочие части тел), расслабленность и прямо слабость, подавленность — иногда сюжетно подтверждаемая какими-то жестами или мотивами насилия. С кем она работает, что это за социальная страта; явно что-то общее есть у этих людей, но вот именно что? Может показаться, что она про «своих», но это не так, и герои Марго для нее всегда «другие» (так, предыдущая серия, показанная в Фотодепартаменте два года назад, называлась «Boys», эта «Hermitage» — непереведенность тут как непереводимость), и натуру среди друзей она выбирает не так-то и часто. Просто было бы назвать ее натурщиков хипстерами, но выйдет как-то не точно — точно только, что не гопники, — и вот эта тягостная неопределенность, похоже, вообще ее стиль, начиная с того, что ее персонажей опишешь скорее через «не»: они не счастливы, не красивы (во всяком случае, не о внешней красоте речь. «Меня интересует неидеальное тело со следами душевных переживаний», — пишет она — как то: ­засосы, синяки, шрамы и т.п.»), ни рыба ни мясо, толку от них никакого, ни то ни се, — и заканчивая разочарованным «а чего сказать-то хотела?». Так что можно понять и преподавателей, и их недоумение перед зыбкостью образа, готового ­соскользнуть то в нежность, то в садомазо; и то и другое крайности, конечно; но только так, из противоречий, дающих возможность любых интерпретаций, — только и можно сообщить нечто о поколении, которому стать «потерянным» еще грозит.