Одна из страннейших фигур русского авангарда, Владимир Татлин хоть и принадлежит к одному из самых с виду рационалистических течений в искусстве — конструктивизму, тем не менее далек от рациональности. Е го контррельефы, костюмы-нормали (одежда для новых граждан) и многое другое «визионерство» — сплошь высокая художественная интуиция и напряженное внимание к фактуре реальной вещи. Если для обэриутов «искусство — это шкаф», то для Татлина — крашенная белой краской дверь.
Живопись, Графика, Инсталляция |
Сверхсовременность Татлина (которая, правда, оспаривалась иногда производственниками, считавшими его знаменитый «Памятник III Интернационалу» уступкой эстетизму) провоцирует на то, чтобы представить его в наши дни. Наверное, им интересовались бы международные кураторы и называли бы словечком «визионер». Визионеры — это те, которые как бы могут грезить о будущем. Сейчас это очень ценится, и можно предположить, что Татлин бы был звездой интернет-конференций — а еще обязательно выставился бы c какой-нибудь крупной инсталляцией в Турбинном зале Tate Modern, и нам бы было все с ним понятно. Но, к счастью, он не жил в наше время, и его страннейшую фигуру (по странности с ним могут соперничать только Филонов и Малевич) мы видим не глазами какого-нибудь куратора, а восхищенными и тоже довольно странными глазами его личного представителя и прижизненного интерпретатора — искусствоведа Николая Пунина. Есть свое очарование в дурацком, в общем-то, названии выставки, цитате, выхваченной из пунинского письма к жене: «Бесконечная Татлин чаша великого, не выпить не только ему — одному поколению, чудак». Действительно, хотя Татлин принадлежит к с виду рационалистическому направлению авангарда — конструктивизму, он очень далек от рациональности. Он весь — чувство, материал, высокая художественная интуиция: «Я с Меерзоном дверь видел в Петергофе, белая, простая дверь… Белая, как фарфоровая поверхность. Меерзон, так тот весь день молчал, а вечером сказал: «А я знаю, как дверь выкрашена», — вот и искусство». Отношение к искусству как крашеной двери — то есть напряженное внимание к фактуре реальной вещи — определяет сложность реконструкции татлинских работ, которых погибло очень много (особенно это касается его знаменитых пространственных контррельефов). Но Третьяковка берется за их воссоздание, и на выставке, где покажут 60 работ лучшего татлинского периода — с 10-х по 30-е годы, — можно будет увидеть и их, и подлинную живопись, и эскизы костюмов-нормалей (форма одежды для новых граждан), и многое другое, никогда не понятное до конца «визионерство», пытаясь выразить которое Пунин вынужден был переходить на формулы и уравнения — настолько недостаточны были для чудака Татлина слова.
Сложно оценивать выставку, в которой практически нет экспонатов. Ею занят один зал (№13), в котором п редставлены эскизы костюмов и декораций к Глинке и Хлебникову. Немного живописи. Рисунки обнаженной натуры. Две модели санок. Это, собственно, и все. Остальные экспонаты, которых тоже немного, это копии работ Татлина, по фотографиям реконструированные пензенскими студентами. Одежда, контррельефы, памятник III Интернационалу.
В постоянной экспозиции в зале №8 есть два подлинных убедительных уверенно-смелых контррельефа, после просмотра которых старательные ученические современные копии выглядят втройне бледно.
В честь 125-летия Татлина можно было, наверное, привезти его работы и из других городов и даже стран.
Мало!
Я очень люблю творчетсво Татлина. Очень. Эти его полукружия и лаконичность - это потрясающе и ни на кого не похоже.
Но выставка разочаровала.
Она занимает всего один зал, и самые яркие работы - это как раз те, что находятся в постоянной экспозиции Третьяковки, те, которые мы видели много раз при посещении любимого музея.
Остальное - эскизы костюмов к спектаклям, наброски... Живописи практически нет.
Нет, мне, как любителю этого художника, было интересно посмотреть и на его быстрые зарисовки - на то, как он ловко своими фирменными дугами рисует людей и разные предметы :)
Но хотелось и ждалось большего.
«Летающий Татлин» (сокращенно «Летатлин») - так назвали махолет, который худжник мастерил почему-то - в башне Новодевичьего монастыря. Сын орловского дворянина Евграфа Татлина и поэтессы Надежды Барт (родители познакомились, когда Надежда читала над могилой поэта Полонского свои стихи) в 14 лет покинул отчий кров и нанялся юнгой на судно. Учился в художественном училище, а летом подрабатывал матросом в Одессе (посмотрите на его моряков, рыбаков и рыб). Грамоту знал не шибко, на афише писал «драММатический» и «учаВствовал», но зато так играл на бандуре и пел народные песни, что на выставке ремесел в Берлине получил премию. На эти деньги он съездил в Париж, задружился там с Пикассо и вывез идею контр-рельефов. Выставил свои «живописные рельефы» в мастерской на Остоженке, 37 (дом сохранился - там теперь мужская парикмахерская «Авель»). Влюбившись в фактуру и «материал», он бросил живопись; придумал лозунг «через раскрытие материала к новой вещи» и стал одним из первых дизайнеров авангарда. Оформлял «Зангези» Хлебникова (реконструкции фигурин можно видеть на выставке), и Хлебников пригласил его в председатели Земного Шара. Себя Татлин называл не художником, а конструктором: конструировал чайные сервизы и прозодежду, знаменитый памятник III Интернационалу и катафалк Маяковского, павильон «Животноводство» и тот самый махолет. Махолет должен был работать на мускульной силе, но так и не заработал, и Татлин не взлетел, как Икар, - но и не разбился. Женился на танцовщице-пластичке Корсаковой-Рудович, родил сына Владимира. Сын погиб на войне, а старший Татлин остался -- хотя бы в виде скульптуры Сарры Лебедевой «Сидящий Татлин». Сидит худющий, как конструкция из корабельных мачт, и то ли о море мечтает, то ли конструирует новую неслыханную еще вещь.
Татлин, конечно, весь из того времени, пропитан духом авангарда, футуризма или даже вернее - будетлянства, как называл это движение Велимир Хлебников. Полёт фантазии, кипение мысли, полная свобода выражения самых нелепых, казалось бы, вещей.
Если вам это близко - вдохните. Если нет - так и не надо, идите мимо, и чёрт с ним.