Живопись |
Поскольку рисунок для Петра Швецова — это как само собой разумеющееся, рисунок появляется как непосредственное продолжение кисти, кисть — предплечья, там дальше идут плечи и на них зиждется голова, — в итоге все это оказывается как-то неразрывно, крепко и давно, что главное, связано. Где идея превращается в привычное мускульное усилие рисовальщика, теперь уже не разобрать. И остается списать рисование на органическую функцию, посредством которой организм Петра Швецова получает свой кайф — близкий уже скорее к физиологическим удовольствиям, нежели к каким-то душевным движениям, тем более связанным с таким высокодуховным занятием, как производство-тире-потребление искусства. Поэтому перед Петром всегда возникает проблема, когда от него хотят искусства: вынь да положь, художник. Иначе говоря, требуют делиться кайфом. Но как? И Швецов честно пытается аранжировать свое умение так и сяк, устраивая целые прелюдии — когда можно просто сунуть зрителю картинку под нос, навешивая на свой рисунок множество отягчающих обстоятельств, вот как сейчас в «Навикуле-Артис»: отягчающих буквально, когда легкие зарисовочки обвешаны чем-то вроде контррельефов из стекла, не то искажающих-преломляющих-усложняющих процесс восприятия, не то служащих чем-то вроде кокетливого фигового листка. Который вроде и есть, и вроде его нет, все видно; вроде о сокровенном речь идет, почти бесстыже-физиологичном, но сам формат открытой выставки — кто только придумал этот кошмар флэшера? — формат все-таки вынуждает художника взять да и показать кой-чего. Ну и смотрите. (Прилагающийся к выставке портрет-инсталляция Петра Швецова, собранный его приятелем из вещей Петрова обихода, может, чем-то и еще дополнит образ нашего художника, хотя он и так разоткровенничался — который раз, опять и опять его заставляют делать «это» — как мог.)