Выставка

Петр Кончаловский

Уже привычно возмущение: блин, опять не дадут Кончаловского. То есть дать-то дадут — уж от кого ждать Кончаловского, если не от Фонда Кончаловского, — но снова и снова возникают какие-нибудь помехи, что мешают отнестись к Пет­ру Петровичу собственно как к живописцу. «Некоторым кажется, что я пишу чересчур много в ущерб самому себе. Это неверно. Я пишу много просто потому, что ничем другим не занят, кроме живописи», — а нам, тем не менее, приходится постоянно иметь дело с кучей разных привходящих обстоятельств истории и биографии. Кончаловский сперва представляется как прежде всего прото- или недоавангардист, экс-бубновый валет, что предосудительно; затем наступают времена, когда «протоавангардист» — это становится уже хорошо; затем вечно жирная «Сирень» из учебника начинает застить глаза — «что, и это тоже Кон­чаловский, экс бубновый валет и прочее?». Да, и это тоже. Главная помеха нынче, как ни обидно, это целое семейство тоже-Кончаловских, непросто-Кончаловских, где как на подбор один брудастее и фигуристее другого («Так который у нас Кончаловский, тот самый?» — «Нет, его дедушка»), — так что даже любопытно становится, принимал во внимание расчетливый Петр Петрович еще и такую аберрацию. Семья — это было, конечно, важно всегда, важней только живопись, но и та с матримониальными делами так переплелась, что невозможно будет сказать ни сейчас, ни когда бы то ни было, где прекращаются биологические функции и начинаются чисто творческие. Потому что «ничем не занят, кроме живописи», на деле оказывается гораздо серьезней, честнее, чем звучит; искусство побеждает жизнь порой самым причудливым образом — становится понят­но, когда самый наинезависимейший живописец предъявляет свою живопись на суд своей жене. Та говорит да, и живопись остается. А говорит нет, то холст стирается, перекрашивается, а в особо экспрессивных случаях даже идет под нож; жена — дочь Сурикова, но чего больше в этом факте, искусства или жизни? Кончаловский, с которым мы теперь имеем дело — пытаемся иметь, — это кто? Зять Сурикова, тесть Михалкова, дед понятно кого, Кончаловский «Сирени» из учебника или экс бубновый валет, формалист, низкопоклонец, представитель «капиталистического искусства наслажденческого периода», как это объяснялось в музейных табличках в первые годы после революции, гедонист и стоик ра­зом, — или кто он, наконец?