Выставка

Футурология

Футурология и утопии, маниловщина и «кабы я была царица» — все это представляется столь соблазнительным, доподлинно русским небокоптительством, что если бы действительно какой-нибудь соотечественник сам предложил это как тему для первой русской выставки в «Гараже», такого до этой выставки просто не допустили б. Такой наверняка размечтался бы, по обыкновению, а дальше дело бы и не пошло — поэтому «Футурологию» конструировал парижский куратор Эрве Микайлофф: ударение на последнем слоге, ибо француз. Микайлофф известен своей работой с Espace Louis Vuitton, где два с лишним года назад он показывал «Moscopolis», выставку московских художников, наполовину уже футурологическую, — к чему оставалось прибавить вторую половину, что и было проделано не без доподлинно же французского шика. Проблема национального экспорта, правда, скукожилась тут до размеров сувенирного киоска — где только вместо матрешек русский авангард; а впрочем, те же матрешки: мотивы русского авангарда в изображении современных русских авторов взяты именно в таком, сувенирно-употребительном аспекте; это как если бы торговать майками с «Черным квадратом», допустим, — хорошо покупателю, хорошо продавцу, никакого роялти Малевичу. Пара настоящих Малевичей из собрания Московского музея современного искусства привлечены как будто чтобы не забыть, в чем вообще сыр-бор. Эффектная штуковина, закрученный вздымающейся спиралькой айфон от группы Electroboutique, ясно апеллирует к татлинской башне III Интернационала — и тут несложно приплести массу соображений (вроде того как коммуникативные функции, некогда предлагаемые Татлиным для своего детища, теперь исполняются посредством айфона), но все эти соображения покажутся столь легки, столь необязательны, как и вообще участие того или иного автора именно в «Футурологии», а не в «Русских утопиях». «Русские утопии», развитие французистой «Футурологии», алаверды молодых кураторов Юлии Аксеновой и Татьяны Волковой, — в общем, та же футурология, но в модусе долженствования; вы­ставка потяжелее, помрачнее, поскольку, понятно, посвящена краху жизнестроительных концепций ХХ века, а не расхожим образам русского авангарда в массовом сознании французских кураторов; но если судить только внешне, по первому впечатлению, то развести «Футурологию» и «Русские утопии» будет затруднительно. Инсталляция Ирины Кориной из нескольких узнаваемо коринских колобах отсылает как будто к скоропалительным сооружениям эпохи «ленинского плана монументальной пропаганды» или к декоративному монументализму советских парадов — и, значит, должна находиться среди прочей «Футурологии» (где и находится), однако трагическая хрупкость этих конструкций вполне подошла бы и «Русским утопиям». Вот что точно русского в «Русских утопиях», так это что одними только комментариями и дополнениями к проекту французского куратора дело не закончилось. Мысль пошла-пошла — и после этих «Русских утопий» ждите в апреле «Русские утопии», часть вторую: в самом деле, разве можно остановиться; широк русский человек, как тут сузишь?