Выставка

Потерянный рай

Пара десятков разномастных авторов — известных и безымянных, классических и актуальных, каким-то чудом найденных и соединенных галеристкой Мариной Лошак в единую тему, — это у Лошак такой выставочный метод. Метод лишь на первый взгляд простой: придумать предельно конкретную тему — ну скажем, «Двери», «Салазки», «Вышивка» — и подобрать ­сопрягающиеся с ней экспонаты, числом поболее, видом поразнообразнее. Но простота эта кажущаяся: Марина — искусствовед совершенно академический, можно даже сказать — музейный, занимается исследованиями русского авангарда, за про­стыми народными темами cтоят толстые каталоги, ­научные статьи и даже профессиональные открытия.

Новая выставка «Потерянный рай» — о тоске европейского человека по утраченной гармонии, о тяге к миру идеальному, трагически не совпадающему с реальным. Будь то не галерея «Проун», а, скажем, Третьяковка, выставка с таким названием была бы полна бестиариями, садами Эдема и изображениями Адама и Евы. У Лошак все более извилисто. К традиционным библейским сюжетам присоединены картины наивных художников, буддистские иконы-танка, идеалистические фотографии барона Вильгельма фон Гледена, резные головы мальчиков-­ангелочков, Тимур Новиков вместе с Новой академией, рисунки Гончаровой и Розанова, объекты Ильи Кабакова и неоновая надпись Трейси Эмин. Набор престранный. Всегда благосклонная к зрителю Лошак на этот раз чертовски требовательна. Понятные сюжеты вырваны из привычного контекста, и понять, при чем тут рай, почему именно эти художники и что, собственно, связывает все работы, иногда не так просто.

Чтобы хоть как-то классифицировать происходящее, вещи можно поделить на два ряда — те, где рай реален, ощутим и достижим, и те, где он, как и обещано в названии, потерян. В первую группу попадают вещи наивные: Леонов, Булыгин, Пиросмани — эти художники живут в архаичном неразделенном пространстве, для них рай — это состояние невинного простодушия. О том же неопримитивистские эксперименты Розанова, Гончаровой, Петрова-Водкина — попытка возврата к наивной подлинности. Иконы XVI века с благоразумным разбойником, которому Христос пообещал, что «ныне же будешь со Мною в раю», — транслируют идею о том, что Царствие Небесное никогда и ни для кого не бывает окончательно потеряно. Танка (XIX — начала XX века) — знак ­просветлен­ного райского состояния, гармонии со всем миром, которое не просто обещано за те или иные заслуги, а достижимо здесь и сейчас. Между христианскими картинами и танкой стоит работа Марии Синяковой: большое полотно, где с одной стороны Тайная вечеря, а с другой уже Будда. Недалеко деревянная пластика — пухлощекие головы мальчиков-ангелов, объемные и осязаемые обитатели рая. И тут же видео из практики кундалини-йоги про то, как этого осязаемого ангельского состояния достичь.

Второй ряд — рай упущенный, вернее, тоска по этому раю. По идеальным пропорциям, по предустановленной гармонии, по классической античности. Здесь, естественно, Тимур Новиков и его Новая академия, а рядом — фотографии барона Вильгельма фон Гледена (1856–1931), купившего в разгар Первой мировой виллу в Таормине с видом на залив. Все вокруг катится в тартарары, на мир накатываются футуризм, война и технический прогресс, а в Таормине — коктейльные вечеринки, розовые закаты и обнаженные идеальные мальчики, позирующие чудаку-барону с фотоаппаратом.

И вот закономерный итог: «This is another place» — сообщает неоновая надпись Трейси Эмин; Дмитрий Топольский показывает нимбы, как у католических скульптур — кружочки на палочке, напоминающие об утрате: вместо рая — дырка от бублика. Для современного художника сады Эдема не выглядят чем-то реальным и принципиально достижимым, ­представ­ление о рае заменяется фиксацией отсутствия оного, пустым выхолощенным знаком.

Да и вообще, из всего этого многообразия художников не найдется и десяти, воспринимающих рай как религиозный идеал. В лучшем случае рай — это соразмерный человеку мир, который исчез, но от него остались обломки, осколки и знаки, такие же дробные и многогранные, как логика построения ­выставки.