Выставка

Товарищество «Искусство или смерть»

Бравурное самоназвание группы ростовских художников, по легенде, появилось в один из походов за выпивкой. Когда общее воодушевление достигало известного градуса, каждый новый клич Авдея Тер-Оганьяна «Искусство!..» его ­спут­ники всякий раз поддерживали хором: «…или смерть!» Веселились, в общем, от души… Но то, что поначалу, может, и показалось бы шуткой с залитых глаз, пьяной бравадой, обернулось впоследствии чистейшей правдой. И весьма значительная часть экзальтированной ростовской компании, что лет двадцать назад прибыла покорять Москву («Прибыла та-тарам/банда из Ростова»), уже перебралась тем или иным образом в лучший мир. Так что выставка на Гоголевском — мероприятие крайне ностальгическое и грустное. Несмотря на до сих пор невыдохшуюся, заразительную экспрессивность ростовского розлива. Несмотря на то что местами этот самопальный модернизм бывает гомеричес­ки смешон — все-таки это очень печальная выставка. «Ростовская волна» нача­ла 1990-х — по чести, последнее, ну или предпоследнее, если последним считать московский акционизм, значительное событие в московском искусстве за все эти двадцать лет; ничего подобного по энергии так здесь больше и не случилось; ироничные эскапады Авдея Степановича в сторону классиков ХХ века, кажется, остались здесь последним веселым ­ис­кусством, а реминисценции классических мотивов у романтичнейшего Валерия Николаевича Кошлякова — последней попыткой хотя бы напомнить о «большом стиле». А дальше уже и шутить всем надоело, и про «большой стиль» думать. Совсем другая жизнь пошла. Тер-Оганьян попробовал еще раз сыронизировать — и оказался политическим беженцем, статья «экстремизм и разжигание религиозной розни». Кошляков с успехом работает то в Европе, то здесь. Выставлялся в русском павильоне в Венеции. То есть брать выше некуда. Все остальные, кто живы, тоже кто где. Ради выставки, однако, старались. Нашли старые, самые старые, еще даже до переезда в Москву, вещи. И самые первые московские. Но если сами вещи двадцатилетней и более давности и удалось как-то найти и собрать, то соответствующей атмосферы для них нагнать уже никогда не выйдет. Можно сколько угодно рассказывать, как на самом деле легко и весело все это было ­когда-то; включить хронику; оживить ­покойников; куратор Ольга Голованова может быть «глубоко убеждена, что им место в музее» — но все же в стерильном музейном пространстве эти нахальные вещи, некогда являвшие как раз именно что пародию на музейное искусство, — теперь они скорее покажутся плосковатыми и пресноватыми; как, собственно, любая осуществленная мечта.