Выставка

Сергей Максимишин

Живой бог мечтающих выбиться в максимишины, с начала 2000-х Сергей Яковлевич брал награду за наградой — ворохом на «Пресс-фото России», потом наступил черед World Press Photo, где его дважды признавали лучшим. Много чего лауреат, самый успешный репортер 2000-х, если без околичностей; эпоха «Путин» — она же и «Максимишин», ­отчего эти «10» в заголовке поначалу ­видятся чем-то вроде отчета за истек­ший период (ну вот как была два года назад у Максимишина книга про бывший СССР, «Двадцать лет спустя»). И только потом оказывается — юбилей! Два года назад мы вроде бы уже праздновали десятилетие его профессиональной деятельности — но мы продолжаем удивляться, пусть и немного привычно уже: ну да, десять, всего-то десять, взлет практически вертикальный. Овладев репортажной фотографией, Максимишин как честный человек на ней и женился, теперь и не вообразить его не в амплуа очеркиста, изъездившего за эти десять лет мир от Гималаев до Камчатки, от Чечни до Северной Кореи. Бывшему физику-ядерщи­ку ларчик открылся обескураживающе просто — это вообще замечено за ­физиками, в делах лирики они порой ­ведут себя с радикальной непосредственностью: типа что вы нам тут втираете, все на раз-два; после бывает немного обидно за лирику. Склонность нашего путешественника к сравнениям и ­про­тивопоставлениям и прочим риторическим фигурам не изменяет ему, когда он спустя сколько-то там лет садится перебирать и раскладывать архив для ретроспективы, — но эта склонность видна и в формате каждой отдельной фотографии, где то же контрастное сопоставление планов — низкое и высокое, план ­передний и задний, частое окно-проем-зеркало и пространство вокруг, где читаются персонажи и декорации (частые надписи или другие знаки, попадающие в кадр, прямо настаивают: читай, читай внимательней!). Невозможно упакованные, чуть не «в жизни так не бывает», фотографии Максимишина, как книга, требуют чтения. Практически всегда ­хороший репортер — он и хороший рассказчик, а Максимишин, может, даже слишком хороший рассказчик, уже, можно сказать, балагур. Это ценится в обществе, и хотя нельзя ручаться, что не надоест когда-нибудь, пока это качество всегда обратит на себя внимание бильдредактора или, скажем, председателя жюри, как и более заурядного визави-собеседника. После института, любопытно, ­Макси­мишин одно время работал в Эрмита­же — лаборантом, но не суть; ему нетрудно в строку приплести и барбизонцев, и Жоржа де Латура, и даже Микеланджело. И это только в чужом пересказе будет выглядеть напыщенно, а в натуре Микеланджело получается как живой; но en masse, да и в частности Максимишин — это все-таки Русский музей. Критический реализм и «святые шестидесятые», когда превыше всего ценился как раз ­хорошо рассказанный анекдот. Илларион Прянишников или там Григорий Мясоедов потом могли сколько угодно перебирать сюжеты и ездить за натурой в тридесятое царство, но вспоминаются первым делом «Шутники» и «Земство обедает».