Выставка

Андрей Чежин и Давид Плаксин

Когда Плаксин был уже матерым книжным графиком, Чежин только начинал фотографировать, а про чежинский фотоконцептуализм и не помышлял ни фига, но с Плаксиным его выставка, фактически ретроспектива одного и другого, выглядит будто они в одной рок-группе выступали, хоть между ними 14 лет разницы. Чежин так и сяк ворочал ­фото­графию, монтировал и микшировал ее; Плаксин, в сравнении с Чежиным традиционалист, рисовал — но когда узнал компьютер, рисовать перестал, конечно; в фотошопе лучше. Плаксин всегда думает о тексте, который его картинка должна иллюстрануть; Чежин, напротив, думает, какая бы картинка могла ­выразить смысл текста; Плаксин всегда оглядывается в сторону написанного; ­Чежин со сладострастием компилирует что угодно в поисках своего визуально­го адеквата. Одного можно описать как перестроечного плакатного символиста; другого рискуют описывать как автора даже хорошо знакомые с ним люди. Чежин дремуч и малосказителен, но гля­дя на Чежина, сразу понимаешь, что ­выставка была его идеей. Можно попробовать представить посмотреть на Чежина глазами Плаксина, а не наоборот, — и эта выставка вряд ли получилась бы. Кого взять в сравнение Плаксину? В процессе деления индивидуальности на условия среды Давид Плаксин покажется чертой этой дроби. Шести-семидесятническое фрондерство отдохнуло на нем — он думал, это он отдохнул? — в восьмидесятые, в перестройку, когда ребусный символизм был дико востребован. Когда сила слова была важна, и успешному книжному оформителю Плаксину помогало само коллективное представителя «народа книги». Вы глядите на обложку книги про него под названием «Антимифы», и вы понимаете, что из буквы «ф» легко режется печатником буква «р», и получа­ются «Антимиры», Вознесенский, шести­десятые, — Плаксин, может, того не хотел, но так вышло. Он же воспитал. Иже с ним. Бесплотные слова обретают тяжесть и плотность — в перестройку, когда он ищет визуальную формулировку понятиям «народ», «власть», «я», «мы», и сейчас, когда то и дело у него новая ­серия с названием «Азбука», где даже буквы, как будто это каббала, постоян­но изображают еще и какой-то особый смысл. Сюрреализм Плаксина и сюрреализм Чежина порой совпадают; совпадают чудачества — как, например, семидесятнический тринадцатиметровый для Союза художников «Интернационал» Плаксина, линогравюра, от которого будет только фрагмент, и чежинское трехметровое фото «Табун». Называть сходство по существу — это для них обоих — одно дело, репродукция. Плаксину — печать. Чежину — зеркало. Чежин всмотрелся в Плаксина и обнаружил себя, вот и выставка. По-плаксиновски шарада — вверху Чежин, внизу Плаксин; или в цент­ре Плаксин, Чежин вокруг; все нужно сравнивать, вот Чежин, вот Плаксин, это метода по Плаксину. Но выставка — все-таки чежинская.