Выставка

Михаил Барышников

Михаил Барышников — абсолютная вели­чина. А в мире, где так мало несомненного, это кое-что значит. Абсолютность и дала немыслимую биографическую пестроту. Кем он только не был! Что только не делал! Причем в Барышникове нет ничего изменчивого, ничего от артиста-протея. Это очень прямая, твердая человеческая порода, даже отчасти категоричная. Трудно представить границы, способные вместить столько; разве что личность уж очень крупная — у личности поменьше это привело бы к шизофрении.

И вот, представьте, столь беспрецедент­ная энергия нашла отверстие в мир столь узенькое: всего-навсего балет. Неудивительно, что Барышников всю жизнь делал что-то еще. Снимался в кино, выступал на Бродвее, выпускал парфюм. Фотографи­ровал, наконец. Причем снимать собствен­но танцы он начал сравнительно недавно. И уж точно не всякие. Не все подряд. Каннингем — это, безусловно, выбор.

Проще всего сказать, что Мерс Каннингем — гений, и точка. Но тогда придется объяснить, что в балете ХХ века как бы две системы «гениев». Почти как в современных шахматах или даже в боксе — чем­пионских версий. В одной на вершине сияют Джордж Баланчин и Морис Бежар. В другой — Каннингем, Марта Грэм и автор одного шедевра Вацлав Нижинский. Разницу проще всего описать так: первых лопают, давясь и облизывая пальцы. Что Каннингем — гений, тоже никто не спорит, но… «Еще добавки?» — «Спасибо, нет!» Гениев второй разновидности скорее вводят в организм. Малые и мельчайшие дозы чрезвычайно эффективны, не спорю. Без Каннингема с его ускольза­ющими вертикалями и Баланчин не был бы тем, что он есть. Но это «поэты для по­этов» — для хореографов. И совершенно точно — для самих танцовщиков. Пото­му что находиться внутри этого текста уж точно приятнее, чем снаружи. Танцевать — приятнее (назовем художественное переживание так), чем смотреть.

Барышников в этом случае — наш идеальный резидент в чужом стане. Он пропустил эту хореографию через свое тело и узнал о ней то, чего никогда не узнали бы мы в силу иначе устроенных органов восприятия. Об удовольствии трудного. О том, что у лекарственной настойки — изысканный букет. Но Барышников взял камеру и об этом рассказал.