Выставка

Дома-коммуны. Другая жизнь

Пока роман Евгения Замятина «Мы» про XXVI век печатался за границей, в России двадцатого разворачивались вполне реальные события почти по тому же сценарию. В 1919 году советское правительство объявило о создании рабочих коммун как части плана построения нового общества. К концу двадцатых архитекторы, продумавшие варианты удешевления жилья и вдохновленные примером Ле Корбюзье, разработали систему домов-коммун, позволявших создать комфортную жилую ячейку о шести квадратных метрах (это на двоих) за счет изъятия общественных функций в отдельное помещение. Архитектура была неразрывно связана с идеологией, и зодчие чувствовали себя миссионерами, способными строительством новых зданий изменить общество. Анатолий Луначарский в книге «О быте» писал, что максимальный отказ от частной собственности позволит «бороться со всякими проявлениями пьянства, хулиганства, религиозностью, грубостью, некультурностью и другими остатками старого быта». Дома-коммуны предполагали отказ не только от частной собственности, но и от частной жизни.

Архитектор Николай Кузьмин, например, предлагал разбить население на возрастные группы и четко, буквально по минутам прописать день каждой. Команды должны поступать по радио, начало в 6 утра: гимнастика — 5 минут, умывание — 10 минут, душ — 5 минут, одевание — 5 минут, следом переход в общественный отдел и такое же продуманное времяпрепровождение, но в коллективе.

Менее радикальным и самым человечным, пожалуй, оказался архитектор Моисей Гинзбург. Два его дома-коммуны — дом Наркомфина и дом на Гоголевском бульваре — были вполне пригодны для жизни. Квартиры в первом доме двух- и трехуровневые, их общая площадь заметно больше 6 метров. Окна расположены с двух сторон, что значительно расширяет пространство при помощи перекрестного света. Ленточное остекление фасада (по всем правилам Ле Корбюзье) освещает два связующих и одновременно прогулочных коридора. Дом на Гоголевском помимо общественной столовой, прачечной и спортзала имел даже солярий. При этом в жилых помещениях обоих домов были оставлены небольшой кухонный блок и маленькие, но зато личные ванны. Наверное, дело в том, что Гинзбург строил не для студентов и простых рабочих, а для более зажиточного класса.

В рамках Первой московской биеннале архитектуры этим двум домам-коммунам посвящена отдельная экспозиция. Ее смысл — показать актуальность подобного жилья сегодня. Полуразрушенные символы советской утопии за внушительные суммы стали скупать архитекторы, бизнесмены и режиссеры, и ячейки домов-коммун превратились в дизайнерские квартиры. Дом Наркомфина вообще приобретает компания МИАН, которая собирается устроить в нем элитный отель с первоначальной советской планировкой и мебелью. Утопии не вышло, архитектура все-таки разошлась с идеологией, но через 80 лет зданиям это пошло только на пользу: оказывается, дома-коммуны гораздо лучше приспособлены к частной жизни, чем к коллективному труду. Впрочем, о гимнастике по утрам все равно стоит задуматься.