Выставка

Венера советская

Темные зрачки старшего научного сотрудника отдела живописи второй половины XIX–XX веков глядят испытующе: понял?

Идея «Венеры советской» у Алисы Любимовой, старшего научного сотрудника указанного отдела, появилась после приобретения музеем картины петрово-водкинского ученика Малагиса: в общем, натурный этюд размером, однако, с картину, холст-масло, в человеческий рост — барышня, позирующая в купальнике примерно 1940 года, правая рука на бедре, левая нога немного отставлена, рядом ползет белая драпировка, головка чуть влево — совершеннейшая классика, на которой странно выглядит натурная рабоче-крестьянская физиономия. Афродита вроде бы пониже шеи — но эта шея! Что-то возмутительное — или вдохновляющее — было в таком соседстве: из пены таких вот контрастов, если я правильно понимаю куратора Любимову, и появилась «Венера советская». Которая теперь выставляется одновременно с nudes Зинаиды Серебряковой в том же Корпусе Бенуа — но и в согласии с памятными советскими праздниками: открывается выставка накануне 7 ноября, а закроется после 8 марта.

Выставка вроде бы собирает женские nudes советских художников, натурные работы — однако что ж это за nudes, если в купальнике? Тоже противоречие. У Дейнеки в широкоизвестном «Раздолье» совсем не nudes, было не положено, даже рискованно — но это Дейнека; потом, если не брать полуголого, с плечами и ляжками, Дейнеку, то что брать? Период 1930–50-х в принципе небогат на подобные сюжеты, поясняет Алиса Борисовна; на выставке вообще нет официоза советской обнаженки: либо откровенно-зазывной, как в «Бане» сталинского президента Академии художеств Герасимова, либо символической, как у главного художника ВДНХ Яковлева («Баня» не у нас, а выставку мы делаем из фондов нашего музея, поясняет Алиса Борисовна; «Спор об искусстве» Яковлева, который хоть и у нас, не влезает под имеющиеся потолки). «Венера советская» начинается поздним Кустодиевым и заканчивается средним Видерманом, серединой 80-х; после этого тема угасает. Культивировавшийся советским искусством возвышенный сюжет под названием «женьсчина» с официальной отменой всего советского сдулся вместе с прочими. Как-то: мир, труд, май, интернационализм, моя милиция меня бережет, Ленин всегда со мной, ум-честь-совесть — в наступившие бессовестные времена ничего такого не оказалось и в помине. В эти времена есть либо приблизительно феминистичное искусство, либо вполне садистская эксплуатация образа, где женщина лишь фетиш, бессловесный объект, взятый даже не наслаждения ради, а просто так, чтобы было; про нефигуративную живопись речь не идет тем более. Что за Венера без фигуры? И без того отсутствие некоторых важных, как это называют торговцы, позиций куратора не смущает: работаем со своими фондами; что у нас есть, то и есть. Всеприимчивость вместе с некоторой кураторской капризностью — это тоже очень по-женски: вот это пусть будет, а этого не очень-то и хотелось. Чувственность сюжета, таким образом, подкрепляется если не кураторской концепцией, так эмоцией. Алиса Борисовна требует различать: «Венера советская» — она хоть и с уничижительным предикатом «sovetica» (как homo soveticus, тварь наподобие клопа), но тем не менее — Венера. В живописи, во всяком случае. Алиса Борисовна выбирала живопись — но ведь будет и графика, и фотография; и если в разделе фотографии появится Александр Гринберг, то станет особенно понятно, что это было, когда было «не положено», когда иначе — пять лет лагерей за якобы порнографию… Алиса Борисовна, впрочем, не в курсе насчет фотографического раздела: она из отдела живописи; интересовала, стало быть, прежде всего живопись. Часто это вроде бы простая работа с натурой, моделью, но в картине обнаруживается некий прибавочный элемент вроде стягиваемого с бедер трико — и натурная штудия превращается… трико превращается… в эротику превращается, а что такого?

На вопрос, как различать эротику и натурную штудию, просто эротику и советскую эротику, куратор по фамилии Любимова смотрит по-прежнему, с темной улыбкой: не ясно? Специфическая советскость в классическом позировании обнаруживается в виде неожиданного жанрового мотива (то же трико или сползающие с талии штаны желаннейших метростроевок Александра Самохвалова, плебейские типы Владимира Лебедева и коротковатые ноги у Александра Шевченко, бытовая непринужденность у Татьяны Мавриной) — но все равно мы имеем дело с неизменными, с древних греков, ипостасями женственности. Божественная властительница, управительница, вращательница мира (Афродита Урания), она же — деревенская давалка (Афродита Пандемос); сидит дома (Афродита Праксис), мокрая, вылезла из ванны (Афродита Анадиомена), примеряет шмотки (Афродита Каллипига), строит целку (Венера Пудика), смотрится в зеркало — тут хоть Веласкес, хоть Малевич, хоть Маврина — все одно. Неоклассическая претензия советского искусства законсервировала подобострастное (то есть уподобляемое страсти) внимание к повторению иконографии на фоне советской современности, заселению поликлетова канона в коммуналку: для академической позы найден нужный антураж — перед нашим сидит, перед советским зеркалом; вылезла из нашей, советской ванны, отдернув нашу, советскую занавеску, — а ну-ка, быстро и бодро вылезла из ванны!.. Но и чтобы опрежь всего — Венера. Чтобы не просто натурная штудия одинокой женской фигуры, но с приметами современности. Чтобы современность — но и чтобы не забывать, что тема-то вечная. Чтобы не просто нагота, а с соблазном. Чтобы соблазн — и чтобы притом в соблазн не вводить, не до конца.