Выставка

Пётр Белый

Суть фигуры молчания, изображаемой Петром Белым, состоит в следующем приеме: внушительная визуальность способна компенсировать, как в данном случае, недостаток аудиальности, если можно так сказать. То есть трехметровый раструб репродуктора, вырезанный из кровельной жести, угрожающе зависший между полом и потолком галереи, занявший едва ли не все свободное пространство в ней, — в присутствии такого ходить приходится опасливо; такому не надо выражаться еще и вслух. Его жерло и так почти что звучит в самом деле — неким фоном. А не приведи господь и вправду он начнет издавать звуки? Ничего хорошего оттуда не услышишь. Репродукторы поменьше располагаются по стенам галереи: словно проекции неслышимого звука, из их раструбов на стены выливается бетонная «шуба» — еще одна, после жести, выразительная фактура, к которой прибегает художник Петр Белый; недобрая тяжесть, в которую превратились некогда невесомые волны звукового диапазона, застыв недоеденной кашей, — и до того не особо съедобной, а за сколько-то там прошедших лет высохшей в буквально зубодробительную массу.

Остальные измерения практически отсутствуют. Преодолевается масса (сюрреалистически зависший репродуктор), и плотность (пустотелые репродукторы — именно что жерла), и объем (все это суть оболочки, собственным объемом не обладающие), и вообще — полно невыразимой фальши, которая вроде может быть отнесена на счет сообщений Совинформбюро, а может… Белый как-то восхитился одной фактурой (жесть; прекраснейшие были «мосты» в Молодежном центре Эрмитажа), а после еще одной («шуба» — из нее пока, кроме «Минуты молчания», ничего; это первое явление такого приема у Белого, будем следить). Нынче автор занят спряжением фактурной экспрессии с чем-нибудь, с каким-то сюжетом, что оправдал бы увлекшую его чувственность, — вот и возникает блокадная тематика, где все вроде именно так, жестко. Где все — можно. Все — фигура. И «минута» необязательно длится минуту, можно потратить и больше времени, а можно скорее все обойти, не вслушиваясь.