Фильм

Чернобыль

Не отрекаются любя, а жизнь кончается не завтра. Пожарный Алексей (Данила Козловский), работающий в надзоре за Чернобыльской АЭС в 1986 году, решает перевестись в Киев, чтобы не прозябать в захолустье и сходить наконец на концерт Аллы Пугачевой (дата релиза «Чернобыля», кстати, совпала с днем рождения певицы — наверное, этим можно объяснить странную обсессию маскулинного героя Козловского). Но вместо этого он сначала в парикмахерской встречает Ольгу, которую не видел десять лет (Оксана Акиньшина), и у нее ребенок, которого тоже зовут Леша и ему тоже десять — навряд ли совпадение. Затем четвертый энергоблок взрывается, и Алексей становится одним из первых ликвидаторов. Под зданием нагревается запертая вода, скоро она взорвется, и радиационные частицы разлетятся по всей Европе — нужно прочистить застой в трубах. По велению КГБ Алексей, знающий здание наизусть, должен поднырнуть в почти кипящую воду и открутить вентиль, который, разумеется, спасет все человечество.

Есть такая известная кинокритическая байка. Если ты выходишь с пресс-показа фильма, который тебе не понравился, а на выходе стоит режиссер этого опуса, ловит тебя за пуговицу и спрашивает трепетно: «Ну как вам?» — то, проглотив гордость, следует ответить: «Что ж, заметно, что проведена большая работа». Так, во всяком случае, никто не обидится: кино действительно очень тяжело снимать, это гигантские творческие коллективы в тяжелейших условиях, огромные бюджеты, которые еще нужно где‑то достать и не факт, что получится вернуть. Зрителя это почти никогда не касается, но на зрителе профессиональном лежит негласное обязательство сначала утешить отечественного производителя и лишь потом отправляться писать на него рецензию.

Говорят, Данила Козловский, для которого «Чернобыль» стал второй режиссерской работой, ровно так и поступил: все двери в премьерном зале были предусмотрительно закрыты, на выходе стоял он сам, заслуженный артист, у которого, кажется, давно назрел некий комплекс. Ему давно и искренне хочется доказать, что он не просто излишне востребованный российский актер, что он не просто так снимался примерно во всех отечественных фильмах (в 2016 вышло аж четыре полных метра с ним, и в трех из них он был на главной роли — «Пятница», «Викинг», «Экипаж»), что он неспроста столько лет играл в труппе великого Льва Додина. В интервью по поводу «Чернобыля» он откровенно признается, что снялся в «очень многих говенных» фильмах, а на вопрос о том, доволен ли он своей новой работой, он отвечает: «Давайте перейдем к следующему вопросу» — словно скрывает свое мнение относительно собственных режиссерских способностей.

Широкого зрителя это, наверное, волновать не должно (хотя он, судя по цифрам предпродаж, на фильм с Козловским не очень собирается), но «Чернобыль» — симптоматический фильм для нашей провинциальной кинематографии. Продюсер Александр Роднянский десятилетиями ищет подход к арт-мейнстриму, который и окупался бы в прокате, и выигрышно смотрелся бы на фестивалях (хотя бы вне конкурса, в качестве гала-премьер) и премиях, то есть нечто одновременно и крупнобюджетное, и с авторской интонацией. Российское кино вечно ищет иной путь. В Голливуде такой режиссер по факту только один — Кристофер Нолан. Но нередко у Роднянского не выходит: навороченная и вычурная киновселенная «Дуэлянта» и «Девятой» оба раза провалилась. Поэтому продюсер, решив больше не рисковать и не оригинальничать, пытается повторить свой главный кассовый успех: «Чернобыль» сделан по лекалам «Сталинграда» Федора Бондарчука, глянцевого, эпического и исторического фильма на тему, которая на слуху и осмысление ее в кино не исчерпано.

С этим, как известно, банально не повезло. Козловский еще до старта съемок фильма знал, что HBO снимают одноименный сериал на ту же тему и, как он сам утверждает, даже обрадовался этому, искренне притом не понимая, что это создаст для его работы неизбежный шлейф. Сравнения, разумеется, будут, но неуместные — это разные жанры и разный хронометраж. Говоря простыми словами: хуже ли «Чернобыль» Козловского «Чернобыля» Крейга Мазина? Хуже, но этот фильм все же о другом, как и говорят создатели — в этом они не обманывают. Там, где американцы проводят грандиозное исследование менталитета советской структуры управления, Козловский решает пойти более проверенным путем. Его сюжет универсален, такая история могла бы случиться во время любого катаклизма, хоть цунами, хоть Фукусимы. По сути, это вольное переложение канонического крупнобюджетного голливудского фильма-катастрофы, где грандиозное, неподчинимое воле человека происшествие рассматривается через призму личного, интимного. Да и фактура здесь благодатная: невидимая смерть разлита в воздухе, прежде оживленные города вымирают за считаные дни, всюду тлен и страх. Вроде бы идеальный сеттинг для экзистенциального блокбастера.

Но в том и проблема, что редкие всплески авторского видения в «Чернобыле» можно списать на долю случайности — за пределами статистической погрешности. Да, там есть визуально экспрессивные сцены. Например, когда с небес начинают падать птицы, умирающие на лету, будто начался апокалипсис, описанный Иоанном Богословом. Или когда внутри здания энергоблока один из героев видит вдали таинственное сияние (эта сцена отчетливо напоминает по духу «Сталкера» Тарковского). Козловский старательно, по-школярски адаптирует для блокбастера все, что он видел по теме когда‑либо: визуальную айдентику фильма «В субботу» Александра Миндадзе, интонацию книги Светланы Алексиевич «Чернобыльская молитва» (по ней тоже был люксембургский фильм «Голоса Чернобыля»). Но все эти усилия словно прилагаются не к той точке опоры.

Козловский, прямо как его персонаж в фильме, будто бьется и бьется всем телом о заслонку, отделяющую его от полновесной, большой кинематографии. Уже пробовал подключать артиллерию, актрису Акиньшину, цитаты из Тарковского и Миндадзе — а давление в трубах так и не падает. К сожалению, в архетипической истории о самопожертвовании, подвиге ради семьи и человечества не обнаруживается никакого дополнительного смысла. «Чернобыль» довольно грамотно манипулирует зрителем в плане эмоций (это, в свою очередь, вовсе не грех — всякое искусство по природе обманчиво), но кажется, что можно было бы не низводить одну из самых символичных и даже почти мистических трагедий до банального героического самопожертвования.

Кроме того, HBO каким‑то чудом удалось в своей неполной, приукрашенной в художественных целях и нарочито неточной реконструкции, снятой вообще в Литве, избежать ощущения клюквы, китча и кринжа. А у Козловского ведь были для того все возможности: например, его пустили снимать в здание недостроенного энергоблока на Курской АЭС. Причем заметно, что работа была действительно проведена большая, без иронии: в кадре видно чрезвычайно подробный материальный мир (разве что музыкальное сопровождение все же навязчиво ностальгическое: играет Boney M, «Кино» и все та же Пугачева), старательную цветокоррекцию, изрядно освежают фильм эпизоды, снятые на настоящую ручную пленочную камеру, которая принадлежит по сюжету Алексею-младшему.

Это очень старательно сделанное кино, зачатое, к сожалению, не по залету, а по любви. Но внимательный зритель не сможет не заметить определенной настойчивости персонажа Козловского в процессе повторного завоевания несчастной героини Акиньшиной. Вообще, это всегда любопытно, когда актеры заводят отношения на съемочной площадке, в такие моменты любое кино превращается еще и в реалити-шоу, а зритель — в хроникера светской прессы поневоле. Вспомним хотя бы роман Заворотнюк и Жигунова на съемках «Моей прекрасной няни» (тоже, кстати, продакшен Александра Роднянского), а по поводу отношений Люси и Дези, авторов первого в истории ситкома «Я люблю Люси», аж целый Аарон Соркин снимает байопик с Кейт Бланшетт. Тут, судя по слухам, случилось то же самое, и мир да любовь артистам. Но это на самом деле не оправдывает однообразия развития любовной линии, которая на сегодняшний день выглядит немного неприлично.

По сути, Алексей непрерывно и банально домогается Ольги. В каждом его поползновении виден намек на интимную близость, которой все не происходит (возможно, из‑за возрастного рейтинга 12+): она каждый раз отдаляется от напористого любовника и отказывает ему, ведь однажды он уже ее бросил с ребенком. В финале Ольга уже сама ложится к нему, страдающему от лучевой болезни, в кровать, но, конечно, поздно — не для нее здесь ядерные грибы росли. Акиньшина, у которой в каждой роли все же остался болезненный лолиточный надлом из «Лиля навсегда», пусть давно выросла из нимфетки, но играет здесь филигранно и в то же время лаконично — жаль, что в такой роли и в таком фильме.

Возвращаясь к симптоматичности «Чернобыля»: есть ощущение, что так большое кино снимали в России лет десять назад, и самая заметная черта того недавнего времени, которая здесь воспроизведена, — категорическая неразборчивость доброй половины произносимых в фильме реплик. Это традиционная проблема отечественного кино, здесь проявленная особенно ярко: когда слова все же слышно и их не приходится угадывать по скупым смыканиям губ, выясняется, что персонажи разговаривают так, словно они все еще остались сценарными или даже литературными фигурами — витиевато, хлесткими фразами (та же проблема, кстати, была у другого фильма продюсера Роднянского — у «Дылды»).

Поэтому и «Чернобыль» в качестве средства коммуникации со зрителем скорее терпит крах: этот фильм ничего не сообщает о том, что же хотела сказать Вселенная нам тем взрывом, той катастрофой, той исторической травмой. Но в то же время это старательно сделанное кино, которое может и увлечь, и выбить прицельным хуком слезу, этого у него не отнять — просто у «Чернобыля», как это ни парадоксально, внутри что‑то так и не взорвалось.