Спектакль

Возмездие 12

Только человек, его голос и пространство; никакой фоновой музыки, никаких эффектов. Ксения Орлова — еще недавно игравшая в ГИТИСе в студенческих спектаклях курса Олега Кудряшова, — в течение пяти часов с небольшим перерывом томно мурлыкает блоковские ямбы, плавно переходя от интонаций Бет Гиббонс к завыванию на манер деревенской плакальщицы; босиком переступает по высоко установленным подмосткам — не то танцуя, не то повинуясь таинственному ритуалу. Повсюду развешаны высокие зеркала, отражающие симметричные, постоянно меняющиеся коридоры рассеянного света; в логике спектакля, не лишенной эсхатологических нот, зеркала эти — что-то вроде окон, озаряющих то закатным, то рассветным сиянием место действия, то есть — нашу с вами страну. Нарочитая интимность, с которой Орлова пропевает строфу за строфой, бросая окончания и закатывая глаза, магнитом приковывает внимание; и даже не столько к самой себе, сколько к тексту, к слову, к ритму.

Перед началом вышел режиссер — окутанный мифами ученик Эфроса и Васильева, седовласый волшебник Клим из андеграунда 90-х в неизменном костюме синего бархата — и своим буддистским голосом предупредил зрителей о предстоящем им труде. И уже на десятой минуте стало ясно, что мы наблюдаем настоящую аномалию — импрессионистский поэтический театр, радикально монотонный, с предельным актерским выражением, притом ювелирно выстроенный, — ну такого просто не бывает. Здесь происходит обнуление не постдраматического свойства, поэзия вне декламации, эмоция вне психологического реализма, полифония при моногамии. А ближе к финалу становится понятно, что в общем-то это и не спектакль вовсе. Это то, что сам Клим называет загадочным словосочетанием «золотая сфера мгновения»; ровно то, к чему с трудом подбирают термины толкователи его опытов двадцатилетней давности в «Творческих мастерских». Это пять часов соприсутствия группы людей, соприсутствия между прошлым и настоящим, между небом и землей, наедине с магическим законом словосочетания.

Кажется, таким образом разыгрывается история отечества с середины XIX века до Октябрьской революции, роковой ее виток. Жил-был поэт, на Байрона похожий, подавал надежды, герой грядущих перемен; пока дамы обсуждают его демоническую сущность, а кавалеры недоверчиво морщатся, поэт превращается в хармсовского чудотворца, не совершившего ни одного чуда; полная надежд Россия тем временем надевает подвенечное платье, а навстречу ей — разудалые Ваньки с винтовками. Но все, конечно, не так просто.

Чтобы до конца понять принцип смены гвардейского мундира белым платьем, старинного платья элегантным исподним, равно как переключения интонаций — с колыбельной на церковную, с джазовой на фольклорную, — нужно перечитать не только оба шедевра Блока, но и его биографию, а также освежить в памяти хронологию ключевых событий отображаемой эпохи. В «Возмездии», документальной семейной хронике Блока, отражены и покушение на Александра II, и Кровавое воскресенье, и сыновья скорбь по похоронившему талант родителю — это история трех поколений, последнее из которых представляют наши деды. С одной стороны, метафора прозрачна — «Сыны отражены в отцах» — история открыта. С другой — бесконечно объемна в решении Клима, обнаружившего ключ к поэме во вступительных словах самого автора: «Все эти факты, казалось бы, столь различные, для меня имеют один музыкальный смысл».

История этого проекта, как и всякая легенда о Климе, — история отказа от компромиссов. В начале сезона из ЦДР пошли первые слухи — Клим обязал актеров труппы выучить и исполнить по три романса; Клим попросил себе раскладушку в театр. Дальше — тишина, а за тишиной, спустя год, — премьера. Есть сомнения, что Департамент культуры будет это терпеть долго — худрук должен выпустить N спектаклей и продать на них как можно больше билетов; иначе зачем вообще нужен театр. Показательно, что премьеры до последнего момента в репертуаре не появлялось: премьеры вообще явно интересуют нового руководителя куда меньше процесса репетиций, начинающегося всякий раз трехчасовым медитативным кружением по сцене (про это тоже есть отдельная легенда). То, что сейчас вдруг появилась возможность увидеть тончайший актерский подвиг Ксении Орловой — чистая случайность, сбой в матрице. Другое дело, что эта случайность не только наглядно отражает предложенную год назад Климом концепцию развития вверенного ему театра, но и опрокидывает все созданное на этой площадке прежде. А было здесь, кстати сказать, много всего — и более чем достойного. Просто прежде здесь был, как и полагается в общепонятной системе координат, всего лишь театр. И по всей вероятности, он никуда не денется — скорее снова куда-то денется сам Клим. А потом про это тоже появится какая-нибудь очередная легенда.