Спектакль

Мертвые души

Обиталище «мёртвых душ» - наклонённая к зрителю ради ложной перспективы сценическая коробка из ДСП, пахнущая свежей стружкой, напоминающая гроб. Колесо, которое до Казани не доедет, тестирует массовка в гоп-стайл костюмах – срезая с резиновой шины кусочки, заедают ими водку, превращают шины то в черепашьи панцири, то в похоронные венки. Затем изображают бричку – трое вместо лошадей, от которых остались одни черепа, переговариваются, обсуждают кучера, остальные волокут пассажира в надвинутом на лицо капюшоне. Доехав до города N., он обосновывается в трёх комнатушках одна другой меньше, по габаритам больше похожих на шкафы, только без полок и дверей – снова неизбежна ассоциация с гробами. Скидывает дорожную одежду и предстаёт перед нами молодым менеджером среднего звена в костюме, с зализанными волосами, портфелем, скрывающим светящийся монитор ноутбука. Это Чичиков (Звигулис), понадеявшийся обмануть простаков-провинциалов, а на самом деле обманутый ими. Он отправляется в свою одиссею, не покидая одного помещения: новые хозяева поместий появляются на сцене прежде, чем с неё уйдут предыдущие. Ряд абсурдных сделок о покупке покойников – вереница фарсовых эпизодов, все роли в которых исполняют мужчины, перемежающихся исполнением очаровательных песен на узнаваемые тексты гоголевских «лирических отступлений» с латвийским акцентом, становящихся, как и полагается, всё более зловещими. Манилов обхаживает гостя, неумолчно болтая всякий вздор, знакомит его с семьёй, к новому человеку так и липнет его жена, а от вцепившихся в него детей Манилова Чичиков и вовсе избавляется с трудом. Коробочку окружает сонмище старушек в чёрной униформе и белых передничках, с вожделением взирающих на сексапильную волосатую грудь и татуированную спину Чичикова, их мир густо наполнен кружевными салфеточками и тёплыми пледами. Выходя из себя, Чичиков неоднократно поминает чёрта в этом отнюдь не целомудренном монастыре, но в том, что Коробочка прекрасно понимает, о чём идёт речь, сомневаться не приходится. Страсти накаляются ещё больше при появлении Ноздрёва – разудалого, словно пьяного, истекающего похотью и изнывающего от скуки одновременно. На Чичикова он набрасывается с поцелуем, а его гарем оборзевших «щенков» в ушастых масках повторяет каждое его движение и разрывает его зятя, оставляя лежать на сцене один пустой пиджак. Уличённый в жульничестве при игре в шашки, Ноздрёв наставляет на противника пистолет, но он настолько рассеян, что позволяет хитростью себя разоружить. Собакевич же – уже даже не лицемер и не плут, а матёрый коммерсант, сначала откормивший Чичикова до одури, а затем живо переоборудовавший обеденный стол в конторку. Он словно давно ждал, что у него будут покупать мёртвые души – прервав витийствования нашего героя, предоставил досье на каждого крестьянина, рекламируя их достоинства, а когда слова не подействовали, прибег к шантажу, записав разговор на кассету, и, наконец, к грубой силе. Если для домочадцев Коробочки, вдов, обступивших покупателя с фотографиями покойников в руках, мёртвые души были как живые, неотделимые от своих личных качеств и умений, то для Собакевича они живые и есть – он просто верит не реальности, а только бумагам, согласно которым умершие каретники и плотники всё ещё могут приносить пользу своим ремеслом. А вот и Плюшкин – страшное, бесполое и безумное существо, максимально сроднившееся с мертвецами, в его образе гоголевская мистика психического расстройства достигает наибольшей консистенции. Трупы лежат у него на столах и под ними, накрытые картонками, с бирками на пальцах ног, а он разговаривает с ними, отвечая вместо них сам себе, посылает их за самоваром и бранит за воровство. Атмосфера размытой границы между живыми и мёртвыми заражает, захватывает и самого Чичикова – вернувшись из своего путешествия, он ставит стаканы по числу купленных крестьян, разливает по ним вино, пьёт вместо них, обращаясь к ним, фантазируя, какими они могли быть и как могли умереть. Пьяный бред заходит и того дальше: Чичикову мерещится собственная свадьба, обставленная как похороны – гости в траурных костюмах с лилиями в петлицах принесли венок, а невеста – огромный труп в белых одеждах, подвешенный на цепях. Жених приоткрывает забинтованное лицо мумии, не решаясь поцеловать, ужас почти невыносим – и неожиданно, хоть всем, казалось бы, известен сюжет «Мёртвых душ», он ненадолго оборачивается буффонадой. Из платья невесты, увеличенного благодаря подвешенным к телу подушкам, показывается Ноздрёв и публично объявляет о скупке Чичиковым мёртвых душ, свадьба-похороны перетекают в судебный процесс, прокурор на реплики обвинителя глухо поддакивает. Назначенное наказание – поцелуй Ноздрёва: он – снова нечисть, упырь, Чичиков пытается сопротивляться, выкрикивая: «сгинь!», но тщетно – хищный дух нависает над жертвой. Однако Серебренников не был бы собой, если бы жутковатой сказкой завершил спектакль: Чичиков очнётся в комнатке-гробу, видимо, вся авантюра с покупкой мёртвых душ приснилась ему от и до, но по-прежнему свежа в памяти. Как ни в чём не бывало к нему заходит Ноздрёв, просто старый приятель, а не ночной кошмар, подбивает увезти губернаторскую дочку – и тот отказывается, рассказывает о смерти прокурора «от страха» перед Чичиковым – и тот бежит прочь из города, пропитанного чертовщиной и мракобесием. Финал спектакля, пронёсшегося под аккомпанемент «живых» пианино и контрабаса за два с половиной часа, на редкость светел: Чичиков нашёл спасение в дороге, в стремительной скачке куда глядят глаза. Последнюю песню с рефреном: «Русь, чего ты хочешь от меня?» публика встретила восхищёнными аплодисментами, хотя ответа на этот вопрос, как и в другой своей мистерии о русской жизни – «Киже» - Серебренников не даёт. Социально-политическое в его работе в очередной раз отступило перед эстетическим изяществом, точной стилистикой, оригинальным и неповторимым почерком. И эту картину, палитра которой вновь лаконично составлена из чёрного, белого и охры, надо видеть – чтобы в очередной раз открыть для себя что-то новое в знакомом произведении, к которому режиссёр и актёры отнеслись не по-европейски бережно.

17.11.2010
Комментировать рецензию

Серебренников поет и танцует Мертвые души... И делает это очень заразительно.
Как часто у К.Серебренникова, вышел очень визуально насыщенный театр, но в отличие от других его работ, где пусто и формально, здесь свежесть латышских актеров добавила искренности и осмысленности действию. Почти хрестоматийная постановка, все на месте - Коробочка, Манилов и Ноздрев с щенками и плюшкинский ликерчик и закуска собакевича- все все. Но добавлен балаган, музыкальность и желание работать на сцене- актерский задор и раж. И еще, что нужно отметить, это отсутствие желания вымучивать большие смыслы и месседжи. Театр может быть и просто визуалистским бессодержательным и при этом обаятельным. Что и вышло у К.Серебренникова в этот раз.

Минусы постановки - в отсутствии антракта и "картонном" Чичикове, успешного менеджера на манер Джима Керри в "Маске". В остальном - блестящее стильное зрелище. Исключительно мужской состав спектакля латышского театра щедро одаряет двусмысленными сценами. Пантеон гоголевских героев прошел постмодернистский апгрейд и чекаут: Собакевич сталь НКВДшником, Ноздрев заигрывает с Идиотом, простите, Чичиковым в духе Рогожина, женское царство Коробочки переворачивается в травестийное, а Плюшкин хранит мертвых крестьян и разговаривает с ними, явно страдая шизофренией. А в паузах - джазовые импровизации под гоголевские тексты. "Рууусь, чего ты хочешь от меня?"

В огромном ящике из дсп обитает молодой человек с амбициями, в сером менеджерском костюме и с кейсом. Это Чичиков. К нему «в гости» приходят лицедействующие персонажи, каждый раз примеряющие новые платья и разыгрывающие новый спектакль. Это Манилов с семейством, Ноздрев с борзыми щенками, Коробочка с кружевными салфеточками, Собакевич с непомерным аппетитом, Плюшкин с черствым пирогом и ликерчиком... Весь первый том «Мертвых душ» оживает на сцене, будто бы старательно переписанное из тетрадки отличника школьное сочинение про «мотив дороги» или «образы помещиков». Но поскольку отличник тут Кирилл Серебренников, то и сочинение получилось драйвовым и искрометным, как та птица-тройка, но точным и выверенным, в отличие от загадочной русской души.

Все актеры спектакля - мужчины, артисты Рижского Национального Театра. С прибалтийским характером московские зрители уже знакомы хорошо и знают, что при внешней сдержанности и какому-то внутреннему стержню они могут демонстрировать невероятную артистическую страсть и напор. В «Мертвых душах» они действительно демонстрируют и явно получают кайф от работы друг с другом, от работы с материалом. Тут действительно простор - и физический театр, и психологизм, и песни, и маскарад.

Вот если бы попробовать обозначить происходящее на сцене одним словом - «куролесить», наверное, подошло бы. Или, обыгрывая один из главных образов спектакля, «ходить колесом». Это самое колесо - как раз про мотив дороги, по сцене постоянно катают туда-сюда автомобильные покрышки и каждый раз находят им новое применение. То Чичиков оседлает колесо и поскачет на нем как на коняшке, то уляжется на него как на мягкую подушку, покрытую кружавчиками заботливой Коробочкой, то будет протискиваться сквозь него, расшаркиваясь в дверях с Маниловым...

Текст Гоголя вообще очень «вещный», в обилии деталей и описаний можно закопаться и утонуть. Серебренников, кажется, это чувствует и наполняет спектакль многочисленными метафорами, которые позволяют практически без потерь перенести многословную прозу на сцену. Физически ощущается затхлость и захламленность жилища Плюшкина, без слов понятно, что у него как мухи мрут крестьяне; в мещански-уютном мирке Коробочки настоящее женское царство, с салфеточками и хлопотанием; от Ноздрева будто и впрямь за версту несет выпивкой и азартными играми...

Серебренников за два с лишним часа ни на минуту не дает зрителю заскучать. Эпизоды чичиковского путешествия по миру мертвых и живых перемежаются «лирическими отступлениями» - музыкальными миниатюрами, исполняемыми в духе надрывного кабацкого романса. Тут и «о моя юность, о моя свежесть», и кульминационное про Русь. И если весь спектакль идет на латышском с титрами, то лирические отступления актеры поют по-русски, распевая гоголевскую прозу на манер белого стиха. Так что тут еще не забыто и про то, что «Мертвые души» все-таки поэма в прозе, а значит в ней должна быть та самая поэтичная певучесть. Изящно.

Один университетский профессор литературы рассказывал, что Гоголь задумывал свои «Мертвые души» как своеобразную «Божественную комедию» a la russe. Соответственно, то, что мы имеем - это первый том-ад и неполный второй том-чистилище. До рая дело не дошло, хотя в планах было показать таки идеальную Россию с правильными помещиками и всеобщей благодатью. Серебренникову всегда удавалось создавать в своих спектаклях зыбкую и пугающе тонкую грань между миром живых и миром мертвых. В «Мертвых душах» эти два мира совсем перемешались, слились в едином угарном danse macabre, и, может быть, лишь на тройке, запряженной лошадиными черепами, можно из него вырваться куда-то. Туда, где лучше, где есть надежда на третий том.