Спектакль

Авария

В Театре Станиславского новый худрук — актер и режиссер Александр Галибин. Это первая новость. Вторая — у Театра Станиславского появилась новая сцена. Ее открыли в бывшем декорационном цехе на задворках театра. Это малень­кий, еще не прогретый зал. Светлый, что редкость для малых сцен, и высокий, что еще большая редкость.

Вообще-то, у каждого театра, имеющего какую-никакую стратегию, помимо основной сцены есть малая. Потому что основная сцена — это мартеновский цех, а малая — опытно-экспериментальная лаборатория, где обкатывают новых режиссеров и авторов. В Театре Станиславского за последние лет пятнадцать вышло всего два камерных спектакля, и оба играли в закутках. Это объясняется просто: театром руководил не режиссер, а директор. Хозяйственнику малая сцена — только лишняя статья в бюджете. Александр Галибин, придя в театр, первым делом открывает камерный зал, и это означает, что он пришел надолго и у него наверняка есть стратегия. Вопрос — какова она?

В среднесрочной перспективе театр будет играть швейцарского ­парадокса­листа Дюрренматта. В конце Михаил ­Козаков поставит и сыграет на основной сцене «Метеор» — пьесу о писателе, притворившемся мертвым, чтобы узнать, что о нем думают родные. А сам Галибин выпустил на новой сцене дюрренматтовскую же «Аварию».

В маленьком городе несколько ­от­ставных судейских коротают пенсию в импровизированных судах над случайными заезжими. Однажды у них в ла­пах оказывается коммивояжер Альфре­до Трапс. И публике, и главному герою с самого начала сообщают, что все происходящее не имеет отношения к реальности — сценку въезда Трапса в город изображают ярмарочные куклы. ­Адво­ката и прокурора играют Владимир Коренев и Марк Гейхман — корифеи, такие же старые и подзабытые, как и понятия, которыми они жонглируют. Время от времени артисты выходят в зрительный зал и ведут свои речи оттуда, словно призывают публику в свидетели.

И вот что я могу сказать как свидетель: молодой незаурядный артист Лера Горин, который играет Трапса, ничуть не похож на дюрренматтовского простофилю. Тому взамен его обыкновенной жизни сочинили необыкновенное убийство, и он сам наложил на себя руки — из вдохновения, лишь бы не возвращать­ся к серости. Дурак, что тут скажешь, ужасно жалко четверых его деток, оставшихся сиротами. Горин же играет другого человека — здравомыслящего и сомневающегося. Группа кривляк отправляет его на гильотину, а он и не против: хорошего человека, тем более русского, хлебом не корми, только дай ему показниться.

Можно было бы предположить, что Александр Галибин на пару с Эдуардом Лимоновым выступил против современного судопроизводства, но спектакль так обтекаем и абстрактен, что обвинение в публицистической остроте режиссеру не пришили бы даже дюрренматтовские судейские. Так что про стратегию пока сказать нечего — время покажет.