Все отзывы о фильме «Туринская лошадь»

Есть такие фильмы, которые смотришь-смотришь, равнодушно поглядывая на часы, а потом они из тебя неделю не выходят, и скручивают твои нервы в канаты, и, свернувшись клубком под сердцем, его жрут. Я не хотел писать об этом очень красивом, но беспросветно душном фильме. Во-первых, во-вторых и в главных потому, что к нему по определению "хороший/плохой", "понравился/не очень" не приклеиваются, а о фильмах, которые невозможно пропустить через себя и как-то оценить, и писать как-то... безнравственно, что ли. Но попробуем. Единственный вопрос, банальный, смешной и недостойный, вроде бы, умного зрителя, возникающий по просмотру, касается названия. И вопросов на самом деле целых три. При чем тут лошадь? При чем тут туринская лошадь? При чем тут Ницше? Но по размышлению приходишь к выводу, что вопрос не так-то прост, и только отталкиваясь от него можно оценить то, что хотел сказать Тарр. Лошадь избивали, она страдала, испытывала боль. Ницше увидел это и бросился, обняв ее, и заплакал. Потом сошел с ума и так, безумным, и помер, поставив жирную и окончательную точку в человеческих исканиях бездны, попытках взглянуть туда, нарисовать ее, описать, сделать игрушечной, и с сознанием смертности, конца и бесконечности страданий как-то продолжать жить. Окей. Тарр как бы хотел рассказать, что там было дальше с лошадью. Но ведь он так и не рассказал, вот в чем штука. Он говорит, что дальше был конец света, и хотя показал кадры с лошадью, но не показал ее конца. Нам показывают в финале героев, но не показывают ту самую лошадь. А что, собственно, с ней стало? Остался тот же вопрос, каким задавался автор в самом начале. Смешной вопрос? Да что вы? Потому что, поставив перед собой планку рассказать о дальнейшей судьбе лошади, Краснохаркаи и Тарр рассказывают совсем о другом, под этой планкой пролезая. Почему?

Сам Тарр говорит в интервью, что фильм о смертности. И о том, что устал. И что постоянно носит в себе боль. Отмотаем назад. Сцена с лошадью. Почему она так потрясла бедного философа? Можно предположить, что боль и страдание вообще краеугольный камень любых философий. И на тот момент Ницше успел также устать от нее, как Тарр сегодня. Вот есть такие гиперчувствительные люди, которые обнаженным нервом слишком чувствуют чужую боль. Возможно, Ницше таким и был (чего, конечно, не сказать по его книжкам). А возможно, некоторые исследователи правы, полагая, что безумие Ницше это его (или Его) последнее нам послание, последний текст, последний афоризм, последняя метафора. В момент, когда Ницше бросается к лошади, все, что он написал до этого, сжигается в пепел, и мир, который он собирался перевернуть, переворачивается, но не так, как он того ожидал. Фигурально выражаясь, боль переполнила чашу терпения. Чашу терпения Ницше, людей, мира и Бога. Если трансформировать идею 13-ти ламедвовников, держащих мир своей праведной жизнью, в одну сцену, то в тот самый момент мир перестал существовать в следствии конца последнего из них. Или скорее начал переставать существовать. Точнее, по Тарру, должен был закончиться. И в "Туринской лошади" он заканчивается. Потому что в самой смертности ничего такого нет, только смертность это тоже боль и страдание. И "Лошадь" как раз о боли, не проходящей, и уже переливающейся через край. Где-то за кадром должен лежать в одной из больниц немецкий философ, кстати. Что очевидно, и подразумевается. "Туринская" такой желанный поворот для Тарра, каким является "Меланхолия" для Триера. И тут неважно, что у датчанина конец вызывается субъектом, а у венгра субъекты оказываются подневольными объектами. Боль, проливаясь через край кувшина, тушит жизнь, хочет она, жизнь, того или нет. Но вообще странно, что в тех условиях, какие нам нарисовал Тарр, хочет. Я бы не хотел.

Да, довольно нагло и наивно рассчитывать, что "Туринская лошадь" просто антиутопичный поворот в другую, заканчивающуюся реальность, случившуюся одномоментно с безумием Ницше. Критики применительно к фильму вспоминают концовку одного текста Элиота про то, что конец света придет не "вскриком, но всхлипом". Совершенно справедливо, кстати. Потому что не существенна в контексте разрастающейся по человечеству в продолжении тысячелетий опухоли боли даже сценка с лошадью. Очередной сантиметр, который проделывает функция, устремляясь еще выше. Даже гибель ста человек в теракте, условно, тоже сантиметр. Количество боли настолько огромно и с такой скоростью эта боль захватывает все новые пространства, что очередная капля боли для мирового разума не значима: ни лошадь, ни безумие, ни детская слезинка. В слезном мире довольно странно было бы услышать трубы архангелов. Скорее мир кончился бы (если он вообще когда-либо собирается заканчиваться) очередной слезой. Можно предположить, что конец света зависит от одной слезы одного конкретного ребенка - в условиях страшной задачи мы не знаем, какого. Представляете, свет бы потух и воздух кончился и люди были бы задушены в постелях пустотой после того, как очередная сволочь в очередной раз ударила мальчика или девочку. Конечно, если бы Тарр в условия задачи ввел ребенка, это можно было бы назвать спекуляцией, потому что и со страданиями лошади, а также показанных им героев, мысль о виднеющемся на горизонте конце отчетливо ясна.

Говоря о самом фильме трудно отделаться от ощущения, что нам показали какой-то другой мир. Наш не такой. Тарр, опять же, говорит, что с нашим миром что-то определенно не так. Но в «Туринской лошади» мир кажется бракованным. Или лучше сказать – он сломан. Наш тоже сломан, но он еще фурычит, хрипит, дергается, и хорошо ли, плохо ли, работает. Шумит. Юла крутится. У Тарра она падает, завершая свое вращение. Потому что мир там сломался в сцене с Ницше, и несколько дней, для нас 160 минут, длилась медленная остановка механизма, когда полетела отдельная его составляющая. У мира случился инфаркт, над телом уже не бьются врачи, и гул ветра за окном героев это гул гудящего вхолостую ротора. Мир остывает. Его уже собственно нет на начальных титрах. Жизнь исчезает не сразу, а так, как исчезала бы с утеканием с планеты кислорода в космос. Это конец кино. В платоновском смысле. На стенах пещеры тени уже не прыгают туда-сюда, киноаппарат останавливается, и пленка замедляет свой бег ближе к финалу безо всяких рапидов. Просто на стене пещеры все меньше образов, и в свете последнего факела они больше пепельные, серые, едва видимые на плоскости. Кино постепенно превращается в слайд-шоу фотографий, который можно пересчитать по пальцам одной руки. Потом остается один образ в пещере, один слайд, одна фотография, потом негатив, потом и негатив покрывается копотью, всё.

Фильм отвратительный. Главные герои - умственно отсталая старая дева и её отец - озлобленный на весь мир инвалид-бездельник в маразме. Абсолютно не ясно как он (последний) прожил 58 лет. Вроде бы не раннее средневековье, а конец 19 века. Но нет - этим всё ни по чем. Нет ни ножей, ни какой-либо еды кроме картошки, ни ума. Хотя бабло у ребят водится - дом каменный, дров завались (удовольствие не из дешевых), бухло имеется (кстати, паленка -это вино, а в фильме обычная самогонка. Хотя, может быть переводчики ошиблись). Главное музыка вполне себе ничего, от неё веет такой трагичностью и фатализмом, что она прям вводит в заблуждение и начинаешь ждать обещанного судьбоносного развертывания сюжета. Но оказалось, что это просто уловка, что бы зрители до конца фильм досмотрели, и в итоге 2,5 часа о 6 днях бессмысленных будней двух ущербов. Честно говоря, абсолютно не понятно в чем тут режиссерский замысел, сразу в голове всплыл сюжет из Южного Парка - "История Скроти МакБугерболза". Если помните там мальчики решили написать самую отвратную книгу в мире, а народ воспринял её как величайшую книгу в мире. Аналогия на лицо.

По культуре, в культе кино, как-то говорили, что Бела Тарр один из тех режиссеров, которые снимают кино для самих себя. Посмотрев туринскую лошадь, я полностью это осознал. Мне так и не удалось понять венгерский арт-хаус. Несмотря на то, что киношная тусовка, наградила режиссера различными призами, думаю большинство людей потратят время впустую, за просмотром этой работы.
Опять же, уже достало ожидание какого-то апокалипсиса, на ровном месте и депрессивное нагнетание, на протяжении всего фильма. Подобные настроения стали визитными карточками большого количества артовых режиссеров(мудисоны, фон триеры и прочие). Я наоборот склонен полагать, что не за горами светлая эпоха, когда у людей произойдет переосмысление ценностей. Поэтому принципиально не разделяю мрачную бытовуху, подкрепленную не глубоким мистицизмом.
Отдельно хотелось бы отметить, что хотя действие происходит не в самом зажиточном сельском доме, но все таки современном для 19 века, главные герои почему-то едят руками. Что это за бред?

Жанр фильма скорее относится к экспериментальному, нежели к какому -то иному. Более того, его можно назвать квинтэссенцией реализма в режиме реального же времени. Ещё фильм можно назвать маразматическими телепузиками для взрослых, ведь простые движения и события как раз сняты ровно в расчёте на то, чтобы даже зрители лет двух-трёх от роду понимали происходящие события. Сказать что фильм навевает скуку, это похвалить. Здесь речь идёт скорее о чувстве тошноты, и эти доселе неизвестные мне венгерские кинематографисты в своём убогом черно-белом видении чётко дали понять, что впредь несмотря ни на какие посылы и рецензии стоит обходить их творчество за километр. Здесь нет ничего красивого, не чувствуется операторского мастерства, полное отсутствие чувства ритма даже для подобного созерцательного жанра. Для того, чтобы досмотреть фильм, и познать якобы философскую мысль конечных дней повествования, надо приложить немалое усилие, и по сути переступить через себя. Ведь даже после доброй половины фильма старик Ницше зрителю так и не явился, ожидаемая лошадь в событиях участвовала лишь пару эпизодических раз. А больше всего поразила речь нетрезвого соседа главных героев, который в непрерывном своём монологе минут на пять фантастически не сказал ничего.

Кино "не для всех".
Терпение, которое Вы проявите при просмотре данного фильма, окупится тогда, когда Вы поймете общий смысл всего, что увидели.
Смотрите это фильм если Вы хотите чего-то необычного, особенно "не попсового".
Фильм заставляет задуматься и отставляет особе настроение и послевкусие.
Смотреть или не смотреть фильм, Вы сможете понять для себя после первых 10 минут этого кино.

ПОЭЗИЯ И ОТЧАЯНИЕ ОБЫДЕННОСТИ
Диалог фильмов «Голый остров» и «Туринская лошадь»
Вспоминаю одно из ощущений детства. Лет с пяти главным развлечением для меня было кино. Гаснул свет, и я попадал в другую, параллельную, реальность. В ней всё было не так, как в обычной жизни. Даже если герои не совершали подвигов, не участвовали в занимательных приключениях, каждая экранная минута была наполнена действиями, за которыми было интересно следить. Я выходил из зала, и передо мной представала жизнь, про которую никто и никогда не снимет фильм, потому что в ней нет ничего интересного. Обычные люди, обычные заботы. Эта пропасть между реальностью и искусством ощущалась довольно долго и болезненно. Для чего живёт большинство людей, если событий их земного существования не хватит даже на полтора часа экранного повествования? Потом это чувство, конечно, заглохло. Началась взрослая жизнь с её повседневными заботами. Пришло понимание, что художественная реальность не тождественна жизни, а является её сгущенной концентрацией.
А совсем недавно я посмотрел фильм «Голый остров». Снял его японец Канэто Синдо ещё в 1960 году. Между прочим, фильм был представлен на Московском международном фестивале и вместе с «Чистым небом» Григория Чухрая был удостоен гран-при, но в советский прокат не вышел. Зато был показан во многих странах и сегодня признан классикой мирового кино. Я о нём много читал, и поскольку, благодаря интернету, теперь можно посмотреть любой фильм, решил восполнить это своё упущение.
Буквально с первых же минут понял, что ничего подобного ещё не видел. В фильме четыре героя – муж, жена и двое их детей. За полтора часа они не произносят ни слова. Семья живёт на каменистом острове, лишённом пресной воды. Это даже не остров Робинзона Крузо, где герой романа находит всё, чтобы не умереть с голоду и дождаться спасения. Героев фильма никто не придёт спасать, да они этого и не ждут. Впрочем, и город находится недалеко – до него можно доплыть на лодке. Что и делают ежедневно по нескольку раз Тойо и Сента. Утром они отвозят детей в школу, набирают в городском колодце воду и везут её на свой остров. Потом долго поднимаются с тяжёлыми бадьями по ступенькам, вырубленным в камне, и поливают грядки с растениями. Вечером забирают детей из школы, наполняют бадьи водой и снова поднимаются в гору. Этот процесс занимает большую часть полуторачасовой ленты.
В ней всего три события, нарушающие обычный ход жизни.
Уже почти поднявшись на вершину, Тойо спотыкается и разливает воду. Сента в досаде ударяет жену по лицу. Она поднимается, и супруги вновь отправляются на лодке к колодцу.
Старший сын вылавливает большую рыбу. Семья устраивает выходной: отправляется в город, продаёт добычу и на вырученные деньги покупает нехитрые лакомства и подарки детям.
Один из сыновей заболевает. Пока родители привозят с материка доктора, мальчик умирает. На похороны приезжают одноклассники, после чего обитатели острова остаются в одиночестве и снова идут поливать свои грядки. В отчаянии мать вырывает растения, но спустя некоторое время вновь принимается за работу. Камера поднимается, и мы видим сверху весь остров с ровными рядами грядок, отвоёванных у камня.
«Голый остров» поражает и сегодня. Может быть, потому, что ничего подобного за это время не появилось. Четырьмя годами позже в той же Японии режиссёр Хироси Тэсигахара экранизировал роман Кобо Абэ «Женщина в песках». Но это была притча в духе модного тогда экзистенциализма. Фильм и сегодня представляет интерес для тех, кто изучает историю философии или кино. «Голый остров» же – по-настоящему живой фильм. Это не иносказание. Его мораль можно выразить двумя словами: «Надо жить!» И оказывается, что жизнь в её обычных проявлениях и тягучести так же интересна и значительна, а может быть, и значительнее, чем внешне эффектный миг, вырванный из контекста повседневности.
В 2011 году Бела Тарр снял фильм «Туринская лошадь». Широко известный в узком кругу киноманов венгерский режиссёр нигде не заявлял о своём творческом родстве с Синдо. Но вряд ли он не знает о нём. Последний фильм Тарра, по крайней мере, заставляет вспомнить «Голый остров». И сравнение их небезынтересно.
У них много общего, начиная с того, что оба фильма принципиально чёрно-белые. Оба сняты с филигранной отточенностью: каждый кадр – завершённое живописное произведение. Как и в «Голом острове», герои «Туринской лошади» отъединены от мира. Отец и дочь живут хотя и не на острове, но практически ни с кем не общаются. Да и друг с другом почти не разговаривают.
Но что особенно роднит фильмы, так это их принципиальная антифилософичность. И если в «Голом острове» она прямо не декларируется, то в начале «Туринской лошади» на фоне тёмного экрана звучит голос: «В 1889 году на улице итальянского города Турина случилось странное происшествие. Кучер хлестал кнутом свою старую лошадь, которая отказывалась тронуться с места. Неожиданно к повозке подбежал хорошо одетый господин с пышными усами и обнял животное за шею, при этом горько зарыдав. Это был не кто иной, как всемирно известный философ Фридрих Ницше. Его с трудом увели от лошади, а когда привели домой, выяснилось, что он не в себе. Ницше поместили в лечебницу для душевнобольных, где он провел остаток жизни… Но что же случилось с лошадью и её хозяином?»
Философия умерла, а фильм на протяжении двух с половиной часов показывает обыденную жизнь обычного человека. Но если японец Синдо, изображая повседневную крестьянскую жизнь, сложил оптимистический гимн созиданию, то венгр Тарр, избегая излишних мудрствований, создал не менее впечатляющий гимн умиранию. «Надо есть!» – таковы последние слова, звучащие в «Туринской лошади». Уже пересох единственный колодец с водой, уже потухли не только все лампы, но и солнце в небе. Что дальше – конец света?
И в этом принципиальное различие двух фильмов, создание которых разделяет полвека. Вспоминаются стихи Бродского об офортах Рембрандта:
Не лица разнятся, но свет различен:
Одни, подобно лампам, изнутри
освещены. Другие же - подобны
всему тому, что освещают лампы.
«Голый остров» снимался через 15 лет после поражения Японии во Второй мировой войне и атомных катастроф Хиросимы и Нагасаки. Но он светел и оптимистичен. «Туринская лошадь» появилась после более чем полувекового относительного благополучия – по крайней мере, человечество избежало мировых войн. Но за столь короткое историческое время пришло к полной растерянности. И хотя события фильма Тарра формально отнесены к 1889 году, ясно, что речь идёт о начале третьего тысячелетия. Да и сама история о сумасшествии Ницше, рассказанная в прологе, – метафора полной несостоятельности истории человеческого развития. Умер не конкретный мудрец Фридрих Ницше – умерла многовековая философия! По крайней мере, в её западном варианте.
Впрочем, сам Бела Тарр не считает себя пессимистом: «Будь я пессимистом, я бы не снимал кино! Пошёл бы и сразу повесился, как должен поступить подлинный пессимист. А я верю, что кто-то пойдёт смотреть мой фильм через двадцать или даже пятьдесят лет. Что это, если не оптимизм? Особенно учитывая нынешнее состояние мира».
Повеситься, надеюсь, не повесится, но 55-летний мастер объявил, что «Туринская лошадь» – его последний фильм. «Я тут пару дней назад сел в такси, а водитель не знал, как проехать по указанному адресу. И я ему это объяснял! Я так долго жил в Берлине, что знаю город наизусть. Вот отличная идея — у меня и права водительские есть… Пожалуй, переквалифицируюсь в таксисты».
Что ж, пока не наступил конец света, можно заняться и этим. А пока «Туринская лошадь» претендует на столь же славную судьбу, что и «Голый остров». По крайней мере, она уже получила гран-при на Берлинском фестивале и выдвинута на «Оскар» в номинации «Лучший зарубежный фильм».

ужасная депрессушная тягомутина на 2,5 часа, смотреть как под завывание ветра одеваются, раздеваются, хотят за водой, запрягают лошадь-распрягают лошадь, жрут картошку, ложаться спать, и все заново, черно-белая бытовуха ни о чем, уж на что я любитель авторского кино, но "это" еле осилил за три просмотра дома, смотрел бы в кинотеатре сбежал бы через пол часа

"Туринская Лошадь" Белы Тарра - это черно-белый ворох однообразия, с излишним пафосом принятый интеллектуалами. Что бы ни говорили об этом фильме его почитатели, на все их силлогизмы у меня есть "Меланхолия" Ларса фон Триера. Один из лучших фильмов о смерти, а также страхе, трепете, отчаянии и прочих экзистенциалах бытия. На мой вкус, лента Триера гораздо более глубока, красива и многогранна.

"Туринская лошадь" - конечно, все в ту же степь, но с других позиций, мне не очень близких в силу юного возраста. Весь фильм из стареющего режиссера сыплется песок, и прямо видно, как ветер носит его по экрану. Это фильм для старости и о старости - а вернее, о восприятии мира ближе к личному Рагнарёку, т.е. где-нибудь после 70-ти, когда уже ничто не способно удивить вперенные в осень зеницы, даже наступление вечной тьмы. (А ведь режиссеру - трудно в это поверить - всего 57).

Фабула, вкратце, такова: однажды Фридрих Ницше стал свидетелем избиения лошади извозчиком. Он бросился к ней, обнял, а после этого сошел с ума и 10 лет до самой своей смерти провел в лечебнице. Мы же, не отвлекаясь более на судьбу философа, 2 с лишним часа наблюдаем, как побитая Туринская лошадка грустит в ответ - о нелегкой человеческой судьбе. Ведь и сам Фридрих в своем "Рождении трагедии" устами демона высказывался об уделе смертных: "Злополучный, однодневный род, дети случая и нужды! Высшее счастье тебе совершенно недоступно: не родиться, не быть вовсе, быть ничем. Второе же, что тебе остается, -- скоро умереть".

Поскольку у меня был кредит доверия к фильму в виде "Серебряного медведя", я, конечно, старался мыслить шире дозволенного скупым однообразным видеорядом. Например, пытался увидеть здесь кафкианство и отчаяние Сизифа. Но нет, все не клеится. Он проще, а оттого, к сожалению, скучнее.

Для того, чтобы посмотреть этот фильм, нужно большое терпение. Ну или любовь к "В ожидание Годо" Беккета и прочим подобным произведениям, в которых "Никто не приходит, ничего не происходит".

Спустя два часа до зрителя начинает доходить [при условии, что он, конечно, не уснул], что картинка на экране - это не пародия на "Эмпайр" Энди Уорхола, не какое-то очередное порождение "итальянского неореализма", а фильм с большой буквы Ф. Фильм.

В фильме действительно ничего не происходит, потому что он снят так, что ты погружаешься в жизнь тех персонажей, которые постоянно появляются на экране - настолько размеренно и монотонно всё снято. Очень трудно заставить себя возвыситься над ними, обозреть картину в целом, чтобы понять, что у фильма есть идея. Идея достаточно свежая и интересная - показать 6 дней творения в обратной перемотке. Хотя почему. Вполне себе картина апокалипсиса, которая лично у меня вызывает больше доверия, чем всякие голливудские буффонады про очередной катаклизм-астероид-эпидемию. Конец света так и должен наступить - незаметно, обыденно, рутинно.

Досидев до конца и поняв, в чём был весь смысл показывать с шести разных ракурсов, как два человека едят картошку, получаешь непередаваемое эстетическое удовольствие. Ощущаешь ментальное родство с другом Фридрихом, потому что понимаешь, что тебе показали смерть Бога. Это мысль настолько крута и неохватна, что можно впасть в эйфорию.

В общем, неожиданный фильм, который стоит посмотреть, чтобы на короткое время открыть глаза на окружающий мир. А потом сесть в последний трамвай, включить плеер и задуматься о том, что завтра тебя поглотит рутина.

Шесть дней до… или невыносимая тяжесть неверия

Невероятно красивый черно-белый завораживающе тягучий фильм венгерского режиссера об угасании жизни в шесть дней, настолько гипнотически совершенный, гармонично выстроенный и концентрировано метафоричный, что два с половиной часа погружения в его неторопливое напряженное повествование исчезают также незаметно, как реальность самой жизни испаряется из жизни героев этой картины.

А героев - кучер-старик, его дочь, лошадь… рутинный быт вдали от цивилизации – запрячь лошадь, распрячь, одеться, раздеться, сходить к колодцу за водой, приготовить скудный обед, посидеть у окна, всматриваясь в один и тот же пейзаж … долгие планы, минимум слов, и далее по извечному кругу…

За окном – ураганный ветер, тревожная музыка перевоплощается в завывания ветра и обратно…

Постепенно, но верно из ритуального существования героев уходит жизнь - слабеет лошадь, иссушается колодец, исчезает вода, потом огонь, затем все погружается во мрак…

Фильм о смертности, о конечности человеческого существования.

В прологе фильма звучит история о Ницше, который в г. Турин увидел, как некий извозчик избивает лошадь и кинулся к ней в слезах, после чего впал в окончательное безумие до конца жизни. Что случилось с той лошадью неизвестно – сообщил голос за кадром – единственный повод усмехнуться и отправная точка фильма о лошади и её хозяевах. В середине фильма на пороге дома героев появляется сосед, зашедший за бутылкой, и толкает монолог также в стиле Ницше.

Кто виноват, что ты устал?? Нравственный кризис ницшеанского сознания логично обрамлен черным экраном в прологе фильма и его конце, хотя очевидно, что автор этого и не имел в виду. Тарр объявил, что «Туринская лошадь» — последняя его режиссерская работа. Понимаете – это всё, что он хотел сказать. Жаль, но с другой стороны - лучше уж мы останемся без очередных шедевров, чем венгерский киноклассик доработается до состояния немецкого мыслителя.

Фильм интересен и притягателен не только своим магическим визуальным совершенством, но и предельной степенью откровенности (может, не то слово, тогда - честности) автора – я давно не видела такого кино. Не верится, что фильм снят сейчас, в двухтысячных, сейчас всё – по-другому. Т.е. настолько серьёзный подход к самовыражению через кино сегодня «как бы» старомоден, сегодня почти всё авторское кино – с многочисленными «как бы» и это воспринимается уже как норма.

Поэтому для меня лично эта изысканная кинометафора конца света стала скорее некой гипнотической печалью о закате такого авторского кинематографа, о том, что так уже вряд ли будут снимать кино.

Сразу оговорюсь, за что я оцениваю это произведение Тарра. Я не готова назвать это фильмом, поскольку он не является таковым в привычном нам понимании. Скорее, это повествование о нашем пребывании на этой земле в некоем состоянии роботоорганизмов, нежели в состоянии людей-живущих, людей-чувствующих, людей-хотящих, людей-желающих, людей-могущих. Хотя нет. Нам-то кажется, что мы хотим и живем, а в действительности что сейчас промчалось мимо в стремительном беге, не привлеча даже нашего взгляда и отголоска нашей мысли? Секунда, минута, час, день, неделя, и вот уже год за годом стремительно несутся мимо нас, а мы на самом гребне их волн, не зная, что же творится там, в пучине, в глубине, и что же есть жизнь... А потом будет шестой день, пятый... не станет привычных нам вещей. и вот уже четвертый, третий, второй... все погружается во мрак. и день первый - все замирает и останавливается, как-будто и не существовало вовсе...............

Любите жизнь, друзья!

Очень цельная картина, мало похожая на привычный кинематограф. Тарр добивается многого малым - у его черно-белой нудятины есть свой ритм, ритм жизни хуторского вдовца. Рамки шести дней обесцененного после смерти Бога мира в преддверии XX столетия можно отбросить, потому что конец света в семье пожилого калеки и старой девы наступит в любом случае. Локальность апокалипсиса, не взрыв, но всхлип, личная трагедия во сто раз печальнее общего горя. Люди во всем мире одинаковы, и эта однородность, которая меньшинству кажется серой - а сколько в мире одинаково выглядящих, говорящих и мыслящих нонконформистов - имеет голографическую природу. Внятное, умное, серьезно подготовленное эстетически высказывание, сдобренное проверкой на усидчивость - большая редкость, произведение искусства из другого времени, даже безвременья. Думать после него не научишься - за два с половиной часа вообще мало чему можно научиться - но представление о процессе получить можно.