Крайне вольный ремейк классического фильма Сидни Люмета «12 разгневанных мужчин». Двенадцать присяжных, не выходя из комнаты, пытаются разобраться, убивал чеченский подросток своего отчима, российского офицера, или нет. Удивительная картина.
Триллер, Драма |
16+ |
Никита Михалков |
6 июня 2007 |
6 июня 2007 |
2 часа 33 минуты |
Жюри присяжных районного московского суда, делящего отчего-то помещение со школой, приступает к вынесению вердикта по делу чеченского подростка. Тот, по мнению обвинения, из-за смехотворной суммы денег зарезал собственного отчима — офицера федеральной группировки в Чечне, усыновившего ребенка, после того как у него погибли родители, и перевезшего его в столицу.
Заседание из-за ремонта проходит в школьном спортзале, где обнаруживаются шприц, лифчик удивительного размера, ржавая труба, старый мешок для сменки и другие не менее отвратительные приметы времени.
В составе жюри присяжных 12 безымянных человек: юморист в кепке (Михаил Ефремов), пролетарий-метростроевец (Алексей Петренко), директор кладбища (Алексей Горбунов), телепродюсер (Юрий Стоянов), карикатурный еврей (Валентин Гафт), карикатурный грузин (Сергей Газаров), карикатурный правозащитник (Сергей Арцибашев), агрессивный таксист (Сергей Гармаш), некто в пиджаке (Роман Мадянов), специалист по строительству (Виктор Вержбицкий), преуспевший эмэнэс (Сергей Маковецкий). Функции председателя передают усатому мужчине, сообщившему, что он на пенсии и рисует акварельки (Никита Михалков).
11 из 12 склонны немедленно вынести обвинительный вердикт и разойтись по домам. Но 12-й, а точнее, Восьмой, чье слово необходимо для единогласного решения, неожиданно выступает против. Заметно нервничая, этот человек с вызывающей доверие лысиной отходит в угол спортзала и проделывает там некую манипуляцию, из-за которой по экрану идут легкие помехи (в финале, открою секрет, источником помех окажется карманных размеров православная иконка, извлеченная Восьмым из бумажника), — после чего срывающимся голосом предлагает еще раз пройти по материалам дела.
Далее метростроевец ухает, правозащитник охает, таксист гавкает, юморист блеет, телепродюсер блюет — и лишь один человек, усатый мужчина на пенсии, остается вроде бы безучастным к происходящему.
Никиту Михалкова, не снимавшего после «Сибирского цирюльника» и вдруг ухватившегося за ремейк американской классики, на самом деле легко понять: лучшего материала для энциклопедии русской жизни, чем адаптированная под местные реалии пьеса о двенадцати разгневанных мужчинах, трудно вообразить. Тут тебе и еврей, и антисемит, и личные счеты (злая пародия на Дмитрия Лесневского), и партийные (человек-Новодворская), и общественные чаяния, и тайные мечтания (раз за разом штатский Никита Сергеевич примеряет в своем и чужом кино разнообразные мундиры). Тем более удобно для человека, живущего и мыслящего главным образом в мужской парадигме.
«12» следует рассматривать и оценивать в таких надмирных категориях, где вопросы вкуса, здравого смысла и повествовательной логики в расчет не принимаются. Что с того, что оператор Опельянц снимает все натурные сцены (которых тут, как ни странно, немало — сам Михалков называет их контрапунктами) так, чтобы они выглядели точь-в-точь как клип Земфиры. Или что детективная интрига попросту смехотворна — притом что Михалков в отличие от Люмета счел необходимым довести дело до конца и выяснить, кто же и зачем замочил отчима (ответ прекрасен невероятно, но все же сохраним подобие интриги): ладно, в конце концов и Михалков, и его соавторы Моисеенко и Новотоцкий, сценаристы «Возвращения», — те еще детективщики. Или что двое присяжных — Арцибашев и Мадянов — по ходу фильма куда-то теряются. Или что художественные образы — концентрированная пошлость последнего разбора: чего стоит птичка, залетевшая в спортзал и навязчиво кружащая там вплоть до финала.
Нет, «12» — это не результат работы оператора или, допустим, «прекрасного актерского ансамбля» (ансамбль, что спорить, хорош — и этим слегка злоупотребляет). Это проекция на кинопленку удивительной личности, давно живущей вне понятий «хорошо–плохо», завораживающей одним фактом своего существования. Самое ценное тут не громогласные заявления, а маленькие михалковские оговорки. Эта иконка, удобно примостившаяся среди кредитных карт. Эти линзы ослепительной голубизны в глазах председателя. Этот страстный монолог моложавого кладбищенского функционера, который говорит: да, у нас все коррумпировано, но я на эти деньги часовенку построил, и люди меня любят (уж не Моисеенко с Новотоцким это написали). Или не менее прочувствованный монолог эстрадного юмориста, обрушивающегося на современников, которым все лишь бы ха-ха-ха да хи-хи-хи (а единственная улыбка, которой он гордится, была вызвана им, если не ошибаюсь, у умирающей бабушки), — сколько раз Михалков произносил этот текст в интервью едва ли не дословно?
И в памяти уже через неделю остается не Сергей Маковецкий, рассказывающий о том, как он в запое ходил оборванным по электричкам, — хотя вы попробуйте это представить. И даже не финал — хотя такое вообще не забывается. В памяти остается крупный план Никиты Михалкова, который с блеснувшей в лазурных глазах слезой после паузы произносит: «Русские офицеры бывшими не бывают». Еще одна оговорка — известно, кто не бывает бывшим. Впрочем, возможно, он эту фразу не договорил — я, признаться, в этот момент свалился с кресла.