Фильм

Интерьеры

История, в общем-то, простая, как и название фильма «Интерьеры». Пятеро были когда-то целым – семьей. Потом незаметно семья рассыпалась, истаяла, стала раздельной и чужой. Дочки (три сестры!) выросли. Папа решил начать новую жизнь, бросил маму, которая не грела, нашел тетеньку погорячее (не в сером, а в красном), без провалов и глубин, ту, что проживет лет сто, т.к. не делает проблем из ничего, простую и беззаботную, как деревенский праздник.
Мама топит остатки жизни в мнимой заботе о дочерях, в псевдообщении с ними посредством вещей, интерьера, дизайна. Мастерит футлярчики – себе и миру. Заливает боль холодом, декорирует льдом изысканных форм.

Ее зовут Ева. Не зря. Для дочерей, пусть и не отдают себе в этом отчета, она и впрямь первоженщина. Ее несчастье - в их глазах, ее одинокость - в их улыбках, ее тусклый цвет в складках их одежды. Они маются ее ненужностью, давятся ее пустотой, дрожат ее страхами … Они переняли от нее, как смертельную болезнь, боязнь правды (о себе, о других). Они кормят ее иллюзиями и травятся ими сами…

Они пытаются жить. Но, кажется, что и их тоже окружает лишь фасад, декор, интерьер жизни. И все чего ни коснись в ней - полое. Как книга с обложкой, но без середки. Потеряли дорожки друг к другу, надорвали связи, скрылись в молчание и суету рефлексии («я здесь, а весь мир где-то там, и мы не можем соединиться»). Прячут любовь, словно в их новой нецелой жизни она - стыд, болезнь, рана некрасивая.

Интерьер – прикрытие пустоты пустот, в нем тонут жизнь, разговоры, взгляды. Он – антидом, пустодом. Украшать и умащивать помещение, где не живут счастье и понимание, сродни ханжеству в храме. Внешняя, голая обрядовость. Китайский церемониал, правда, не для пускания пыли в глаза тем, кто и так не читает в них ни слез, ни боли, и не для комфорта и даже не для самоуспокоения…

Интерьер у Аллена – не быт, а нечто антибытийное. Красивая формочка для прижизненной могилы. В нотах и тонах стонущих и унылых – беж да сер. Все на своих местах, но ничего не содержит и никого не радует. Отчуждение формы от содержания. Жизни - от смысла. Тоска по наполненности, глухонемая и пыльная, как вещь.

Вы думали когда-нибудь, что чувствует пустая ваза – ладненькая такая, гладенькая, дорогая, в лад обивке, в тон обоям - БЕЗ воды и цветов? Без касания рук, которые вдосталь наполняют ее чем-то живым, красивым, праздничным?..

Эта ваза – Ева. «Она была далекой, сдержанной и далекой…». Щепетильная недотрога. Вся – сплошной серьез. Безумная аккуратистка в одеждах оттенка «ледяной серый». Чистая и безукоризненная, как Снежная королева. Без упрека, изъяна, компромисса и… надежды. В ловушке идеального быта – без воздуха и без жажды дышать и жить. Не знающая, как это и зачем – начинать заново?

Когда я смотрю фильмы Аллена, всегда ловлю (и на этот раз тоже) некую их сверхэмоцию, сверхпосыл – мудрый, грустный: все равны перед истиной - никто ее не знает.
Аллену не зазорно вновь и вновь признавать, что и он тоже. Эта безнадега смысла не лишает его фильмы статуса и энергии проводника, посланника важного, необходимого, живого чувства-знания.

Однако Аллен слишком устал и смят (прежде всего, недотепистостью своих героев, их чеховским несовершенством), чтобы договаривать все до конца и расставлять точки… Ему лень раздевать и переодевать персонажей на наших глазах, будить их, дергать, вытаскивать... Он, словно усталый соглядатай, фиксирует неподвижное, медленное, заторможенное, тягучее, как стон, существование, подёнку их дней и «недотыкомку» судеб. Ни правых, ни виноватых. Только несчастные, нелепые и потерянные. Никому из его героев не скажешь гневных осуждающих или подбадривающих слов: очнитесь, встаньте, вперед в жизнестрой, прямее осанку, выше голову, в реальности всем хватит места, подружитесь с ней или хоть повернитесь к ней лицом! Не скажешь этого, потому что прозвучит как насмешка, как аудиописьмо – глухому.

Аллен - мудрец, он вообще ничего ни от кого не требует. Он просто шутит-зудит, зудит-шутит и вдруг… смывает призрачный, полуживой-полумертвый мир волнами боли. Или чистосердечности. Или смерти. Живыми волнами. Такими, что оживляют даже вещи и срезанные цветы.