Выставка

Александр Лабас. На скорости XX века

Ученик Кончаловского и одновременно Малевича; наряду с Дейнекой один из основателей «Общества станковистов» — его можно было бы представить, однако ж над экспозиционной драматургией долго не думали. Взяли самые пло­дотворные и знатные годы (1920–1930-е). Демонстрация цветных динамичных субстанций, какими у раннего Лабаса выглядят и машины, и люди, и пришельцы, приурочена к знаменательному событию прошлого года — 110-летию со дня рождения автора. Но рисуемая Лабасом соцреалистическая настоящесть так утопична, фантастична, технична, что лучше было бы, наверное, не отмечать сейчас прошлогодний юбилей, а выставку приурочить к знаменательному событию это­го года, 50-летию человека в космосе. Тогда Лабас, оказывается, не просто ро­мантический чудик, а, будто Циолковский, предвестник чуда. И его дирижабли, самолеты, паровозы, эскалаторы метро и космические корабли — не просто констатация научно-технического прогресса, но объекты и источники бесконечного счастья. Акварельные тона, набросочная манера письма, не имеющие очерченно­го пространства вневременные и внеместные пейзажи-фоны и тонкие, вытянутые, бестелесные, распадающиеся на кванты света и цвета человеческие фигуры — все неизменно счастливы. Сам мир был — или представлялся — другим: ракеты серебристыми, метро разноцветным, поезда голубыми, летающие тарелки розовыми, а люди модными, нарядными и эфирными. Полтораста произведений на выставке об этом. «Дирижабль и детдом» — улыбающиеся дети в яркой одежде, затягиваемые в бездонный розовый мир. «Город будущего» — водная гладь, где средь кораблей громоздится нечто, напоминающее дирижабль, обустроенное под футуристический город, а подвешенный сверху воздушный шар украшают традиционно разноцветные человеческие фигуры и красная звезда; все в мягкой коричнево-розовой дымке. Этот розоватый, туманный всепоглощающий фон вообще главный компонент; в лабасовском Советском Союзе все было такое, тепло-розоватое, не было серости и скепсиса, лишь ожидание прекрасного… В ожидании прекрасного в конце 30-х художник-формалист остался без внимания прозябать тридцать с лишним лет; был реабилитирован для внимания общественности, что характерно, практически одновременно с полетом Гагарина. Сделал вид, будто ничего не произошло. «В метро» 1972 года мало отличается от «Метро» 1935-го, только разноцветных людей, спешащих вверх, стало куда меньше, чем тех, кто спускается вниз; да и силуэты, прежде призрачно-прозрачные, опалово-эфирные, вдруг оказались реальны.